«Еще пара минут, и я закину голову и завою», — подумала Донна Дарк. Она вдруг ощутила тошноту и усталость от всего вокруг — от своего клана, от своего смиренного существования. Зачем она живет, зачем? Зачем сидит здесь, словно пустое, невыцветшее пятно на стене, где прежде висела картина. Бессмысленная жизнь — глупый круг сплетен, ехидства и злых насмешек. Комната, заполненная людьми, готовыми задушить друг друга из-за старого разбитого кувшина и ничтожного хлама. Она позабыла, что была, как и другие, увлечена мыслью о кувшине, когда пришла сюда. Она раздраженно вопрошала, может ли с нею вновь случиться что-либо приятное, интересное или захватывающее. В ней вдруг забурлила кровь молодого Утопленника Джона, стремящегося к перемене мест. Она возжелала получить крылья — широкие размашистые крылья, чтобы улететь в пену заката над волнами — побороться с ветром — подняться к звездам — короче, сделать все, чего никогда не делал ее самодовольный, процветающий, благоразумный привязанный к дому клан. Она восстала против своей жизни. Возможно, причина беспокойства Донны заключалась в простом недостатке кислорода в помещении. Но то был момент, когда все сошлось тютелька в тютельку.
Оставшиеся на веранде обратили внимание, а затем и заинтересовались причиной, отчего так внезапно и надолго прекратились бормотания, шуршания и прочие звуки в комнате. Питер, который привык удовлетворять свое любопытство тотчас, как только хотелось, покинул перила, подошел к открытому окну и заглянул внутрь. Первое, что он увидел, было недовольное лицо Донны Дарк, сидящей возле противоположного окна в тени огромной сосны, что росла рядом с домом. Этот изумрудный тон бросил темные тени на ее блестящие волосы, углубил блеск ее удлиненных голубых глаз. Она повернулась к окну, у которого стоял Питер, опершись на подоконник. И настал момент из тех, что остаются с нами до конца дней. Их глаза встретились — Донны, окаймленные густыми темными ресницами, неспокойные и мятежные, под бровями, взлетающими словно маленькие крылья, и Питера — серые, изумленные, озадаченно хмурые.
А затем случилось это.
Ни Питер, ни Донна не поняли сразу, что же произошло. Они лишь знали, что-то случилось. Питер продолжал смотреть на Донну, как загипнотизированный. Кто это создание со столь удивительной темной красотой? Должно быть, из клана, иначе ее бы здесь не было, но он никак не мог определить ей место. Постойте, погодите — какие-то старые воспоминания замерцали перед ним, все ближе и ближе — все дальше и дальше? Он должен поймать их — старая церковь в Розовой Реке — он, Питер, мальчик двенадцати лет, сидящий на семейной скамье, а напротив — маленькая восьмилетняя девочка, голубоглазая, черноволосая, с летящими бровями, маленькая девочка, сидящая на скамье Утопленника Джона! Он знал, что должен ненавидеть ее, потому что она сидела на той скамье. Поэтому состроил ей бесстыдную гримасу. А маленькая девочка засмеялась — засмеялась. Она смеялась над ним. Питер, прежде ненавидя ее абстрактно, теперь возненавидел лично. Он хранил эту ненависть, хотя с тех пор больше не встречался с нею — ни разу до сегодняшнего дня. Сейчас же он смотрел на нее через гостиную тети Бекки. В этот момент Питер понял, что с ним произошло. Он не был больше свободным человеком — он навсегда попал под власть этой бледнолицей девушки. Он по уши влюбился в дочь Утопленника Джона и ненавистную вдову Барри Дарка. Поскольку он никогда ничего не делал вполовину, то и влюбиться вполовину не мог.
У Питера слегка закружилась голова. Трудно не покачнуться, если вдруг осознал, взглянув на некую вдову, что видишь женщину, которую подспудно ждал всю свою жизнь. Потрясающе, когда ненависть внезапно превращается в любовь, словно твои собственные кости вдруг тают, как лед в тепле. Это сшибает с ног. Теперь Питер боялся возвращаться на перила веранды — из страха, что подведут ноги. Он знал, не переставая спорить с самим собой, что сегодня вечером не сядет на поезд в Трех Холмах, а прелести джунглей Амазонки куда-то исчезли — по крайнем мере, на время. Таинство и магия завернули Питера в свои покровы. Все, чего он желал сейчас — перепрыгнуть через подоконник, растолкать всех этих людей, что сидели между ними, схватить Донну Дарк, сорвать с нее дурацкие вдовьи одежды, которые она носила ради другого мужчины, и унести прочь отсюда. Вполне вероятно, что он так бы и сделал — Питер привык делать то, что хочет, — но в этот момент десятиминутное молчание было прервано — тетя Бекки открыла глаза. Раздался всеобщий облегченный вздох, а Питер, обнаружив, что все взоры обращены к нему, потащился обратно на перила и уселся, пытаясь собрать рассыпавшийся разум, видя перед собой лишь нежное лицо с огромными глазами, с кожей тонкой, словно крылья белой ночной бабочки, обрамленное гладкими черными волосами. Итак, он влюбился в Донну Дарк. Он подумал, что сюда его послали силы, которые управляли этой любовью. Было предписано высшей волей, что ему следует заглянуть именно в это окно, именно в этот момент. Боже, он понапрасну провел годы, ненавидя ее! Безнадежный идиот! Слепой болван! Сейчас он должен сделать только одно — жениться на ней и чем скорее, тем лучше. Остальное может подождать, но только не это. Даже то, что сама Донна думает о нем, может подождать.
Что касается Донны, едва ли можно сказать, что она вообще о чем-то думала. Она не столь быстро, как Питер, поняла, что с нею произошло. Она узнала его сразу, как только увидела, отчасти из тех же старых воспоминаний о мальчишке-грубияне со скамьи напротив, отчасти по фотографиям в газетах. Хотя они вполовину не были столь хороши. Питер ненавидел фотографироваться и всегда смотрел в камеру, как на врага. А Донна все еще знала его, как своего врага и как кого-то еще.
Она задрожала от необычного волнения, охватившего ее, когда их взгляды встретились — а несколько секунд назад она так скучала — так утомилась — ей все так претило, что она мечтала расхрабриться настолько, что решиться принять яд.
Она была уверена, что Вирджиния все заметила. О, если бы он ушел, не стоял бы там у окна, глазея на нее. Она знала, что этим вечером он уезжает в Южную Америку — слышала, как Нэнси Пенхаллоу говорила об этом миссис Гомер. Донна прижала ладонь к горлу, словно задыхаясь.
Что с нею случилось? Кого волнует, поедет ли Питер Пенхаллоу на Амазонку или в Конго? Только не ее, не Донну Дарк, безутешную вдову Барри. Конечно, нет. Какое-то чужое, дикое, примитивное существо безо всякого предупреждения завладело ее телом, желая ринуться к тому окну и попасть в объятия Питера. Трудно сказать точно, но, возможно, Донна поддалась бы этому абсолютно безумному порыву, если бы тетя Бекки не открыла глаза, а Питер не исчез бы за окном.
Донна издала вздох, который после общего вздоха остался незамеченным никем, кроме Вирджинии — та сочувственно сжала руку Донны.
— Дорогая, я все видела. Это, должно быть, ужасно трудно для тебя. Ты прекрасно перенесла это.
— Что, что перенесла? — тупо прошептала Донна.
— Но ведь этот жуткий Питер Пенхаллоу так смотрел на тебя, с такой пронзительной ненавистью в глазах.
— Ненавистью… ненавистью… О, ты думаешь, он и правда ненавидит меня? — выдохнула Донна.
— Разумеется. И всегда ненавидел, с тех пор как ты вышла замуж за Барри. Но ты избежишь риска снова встретиться с ним, дорогая. Он уезжает сегодня вечером в одну из своих ужасных экспедиций, так что не волнуйся ни о чем.
