Фрэнк Дарк вернулся на запад, так и не узнав, что невеста его друга влюбилась в него. У него не было ни малейшего желания, чтобы такое произошло, хотя он думал о ней, как о чертовски симпатичной девушке. Да еще и с деньгами. Хью всегда был счастливчиком.
XVII
Джоселин помедлила у ворот своего дома, глядя на него с каким-то отвращением. Дом старого Клиффорда Пенхаллоу был чопорен, старомоден и лишен украшений, но среди туристов, что приезжали на остров летом, считался привлекательным и даже удостоился чести попасть на почтовую открытку. Он был построен на косе, уходящей в Серебряную Бухту. Скат крыши с одной стороны спускался почти до земли. Окна высоки и узки. Окружён небольшой, засеянной одной лишь травой лужайкой, которую Райчел Пенхаллоу подметала каждый день. Справа имелось несколько деревьев — тополь, клен и три яблони, за аккуратной каменной оградой. Слева — аккуратная калитка, ведущая в аккуратный выгон, — о, все здесь было аккуратным и чистым — где росло несколько плакучих ив. Миссис Клиффорд держала там свою корову. Позади виднелась ровная линия гавани, розовые штрихи песчаных дюн, а над ними — подернутый дымкой закат.
В течение десяти лет этот дом для Джоселин был просто местом, где она существовала, живя свой странной внутренней жизнью-мечтой. Больше ей ничего не было нужно. Но сейчас она вдруг почувствовала непонятное отвращение к этому дому. Она никогда особо не любила его. Дом расположен в низине, а ей хотелось ветров и вида с холма. Она не хотела заходить. В окне гостиной Джоселин видела свою мать и тетю Рейчел. Они, как обычно, спорили. Скорее всего, бранились. Единственное, чем они могли заниматься искренне и с воодушевлением. Ни в той, ни в другой не было испанской крови. Джоселин знала, что будет, если она войдет — они обсудят весь прошедший день и каким-то образом заставят ее почувствовать ответственной за то, что не получили, что хотели. Она не смогла бы вытерпеть это, поэтому повернула к выгону, как будто отправилась на берег, а оказавшись за пределами видимости, пробралась через заросли шиповника, вошла в кухню и поднялась в свою комнату. Со вздохом облегчения и усталости Джоселин опустилась на стул возле открытого окна.
Она внезапно почувствовала усталость, какой прежде никогда не ощущала. Неужели таким навсегда и останется ее существование? Она годами не думала о будущем — не было будущего, чтобы думать о нем, существовало лишь настоящее с тайной, пылающей, словно огонь алтаря, который она должна была поддерживать, как преданная жрица. Но сейчас она подумала о будущем. О будущем, в котором оставались лишь две пожилые, вечно ссорящиеся женщины — тетя, горестная и скупая, и мать, всегда жалующаяся на свое «рабское», никем не ценимое положение. Милли, веселая, безответственная Милли, была далеко, с тех пор как вышла замуж и уехала. Тогда ее отъезд стал для Джоселин облегчением, потому что сестра всегда считала ее дурочкой, но сейчас Джоселин скучала по ее смеху. Как все здесь было мертво и спокойно. А там, наверху, в Лесной Паутине, гуляли ветра. Там всегда ветер. Отсюда были видны склоны и лощины холма Лесной Паутины в зареве красно-дымчатого заката. Милая ферма, которую она до сих пор считала своей, когда зимними вечерами смотрела на луну, утопающую в заснеженной вершине, или на осенние звезды над туманными урожайными полями. Над холмом проплывало облако, похожее на женщину с длинными, вьющимися на ветру влажными волосами. Она подумала о Полин Дарк, Полин, до сих пор любящую Хью. Правда ли, что семья Хью хочет, чтобы он получил развод в Штатах? Неужели Полин когда-нибудь станет хозяйкой Лесной Паутины? Полин с ее тонкой злой улыбкой? Притворно-застенчивая, как кошка. При этой мысли Джоселин ощутила приступ тоски по этому дому. Лесная Паутина принадлежит ей и только ей, хоть она никогда и не сможет унаследовать ферму. Хью никогда не приведет, не сможет привести другую женщину в дом, принадлежащий ей. Это было бы кощунственно. Джоселин снова задрожала. Она с горечью поняла, что ее весна подходит к концу. Она уже немолода, а все, что она получила от жизни, — один прохладный безразличный поцелуй на щеке, которой с тех пор не касались ничьи губы. Но за этот поцелуй она отдала душу.
Не утруждая себя формальностями вроде стука в дверь, вошла тетя Рейчел. Заплаканная с покрасневшим кончиком длинного носа. Но не безутешная. Мерси Пенхаллоу не досталась бутыль тети Бекки с водой из Иордана, слава небесам. Она, Рейчел Пенхаллоу, теперь единственная женщина в клане, у которой имеется такая бутыль. Пенни Дарк не в счет. Мужчины не понимают истинной святости подобных вещей.
— Что ты думаешь о сегодняшнем дне, Джоселин?
— Думаю… день… был забавным, — сказала Джоселин.
Тетя Рейчел уставилась на нее. Она считала, что день был ужасным и скандальным, но ни за что бы не подумала назвать его забавным.
— У нас нет шансов получить кувшин. Я сказала об этом твоей матери еще перед приемом. А сейчас их еще меньше. Дэнди Дарк и миссис Конрад — кузены. Если бы ты не была такой безумной, Джоселин…
Джоселин вздрогнула. Она всегда вздрагивала, когда тетя Рейчел указывала на ее поступок. Она ненавидела тетю Рейчел. Всегда ненавидела. И всегда с удовольствием думала, что, если бы захотела, могла бы растереть ее в порошок. Тетю Рейчел с ее убогой гордостью обладания бутылью с водой из Иордана, одной из нескольких, что распродал в свою выгоду странствующий миссионер. Тогда их купили только она и Теодор Дарк. Бутыль стояла в центре каминной полки. Тетя Рейчел каждый день благоговейно стирала с нее пыль.
Однажды маленькая Джоселин оказалась одна в гостиной. Она отважно забралась на стул и взяла в руки бутыль. Красивую с граненой пробкой и атласной голубой лентой, которой тётя Рейчел любовно обвязала горлышко. Бутыль выпала из рук Джоселин. К счастью, она упала на мягкие, бархатные набивные розы одного из знаменитых ковриков миссис Клиффорд и поэтому не разбилась. Но пробка выпала, и, прежде чем Джоселин успела схватить бутыль, вся бесценная иорданская вода вылилась. В первый миг Джоселин похолодела от ужаса. Но даже в возрасте десяти лет она не верила, что в этой воде есть что-то особенное или священное. Слишком хорошо она понимала саркастические речи отца по этому поводу. Но представляла, что станется с тетей Рейчел. И тут Джоселин в голову пришла забавная мысль. К счастью, она была дома одна. Она пошла на кухню и осторожно наполнила бутыль водой из кухонного ведра. Вода выглядела точно так же как иорданская. Тетя Рейчел так и не заметила разницы.
Джоселин не созналась ни единой душе, скорее ради тети Рейчел, чем ради самой себя. Эта бутыль с мнимой водой из Иордана была единственной вещью, которая придавала хоть какое-то значение жизни тети Рейчел. Единственной вещью, которую она любила — ее божеством… впрочем, она бы ужаснулась, если бы ей сказали что-либо подобное.
Что касается Джоселин, она никогда не могла терпеть тетю Рейчел и ее страдания, вне зависимости, насколько надежно этот секрет позволял ей держать тетку в своей власти.
— Куда ты положила ту бутылку с маслом Святого Иакова, когда убирала кладовую? — спросила тетя Рейчел. — Я хочу натереть суставы. Будет дождь. Мне не следовало снимать теплое белье. Тело должно быть прикрыто фланелью до конца июня.
