— Боже, женщина, я сказал это, чтобы отвязаться от тети Но. Я что, должен был сказать этой старой сплетнице, что боготворю тебя?
На самом деле Донна никогда не верила, что он это вообще говорил. Сейчас же она почувствовала, что почти ненавидит его за такие высказывания в своем клане.
— Как будто я гонялся за тобой… правильно говорили мне друзья, что я был дураком.
Если бы только Донна знала об этом, то не оказалась бы — впервые в жизни — в положении, словно ей дали пощечину. А Питер сложил руки на груди и мрачно уставился перед собой. Какой смысл в этом разговоре? Этот влюбленный идиот Мак когда-нибудь прекратит свои расставания и уйдет? Как только они окажутся на пустой дороге со скоростью пятьдесят в час, к Донне вернется разум.
«Они подумают, что я слишком спешила убежать, вот так… я знаю, Дэнди Дарк никогда теперь не отдаст мне кувшин… тетя Бекки всегда считала, что побег вульгарен…»
Испанская кровь внезапно напомнила о себе… или темперамент Пенхаллоу.
— Если ты получишь этот мерзкий кувшин, — сквозь зубы произнес Питер, — я разобью его на сорок тысяч кусков.
Все было кончено. Не возникни в разговоре кувшин, эта внезапная буря в стакане, возможно, утихла бы без вреда, тем более, что старый фордик Мака Пенхаллоу наконец-то загрохотал по дороге. Донна открыла дверцу машины и выскочила, ее глаза сверкали в бледном звездном свете.
— Питер Пенхаллоу… я заслуживаю этого… но…
— Ты заслуживаешь чертовски хорошей взбучки, — сказал Питер.
Донна никогда в жизни не бранилась. Но она не напрасно была дочерью Утопленника Джона.
— Иди к черту, — сказала она.
И тут Питер совершил тот единственный грех, который не может простить женщина. Он поверил ей на слово.
— Хорошо, — сказал он и… ушел.
Донна взяла свой саквояж, который так и лежал там, где она его оставила, и зашагала через сад в дом. Она отперла дверь и положила ключ в голубую вазу. Утопленник Джон все так же храпел, как и старый Джонас. Она прошла в свою комнату и легла на свою кровать. Ей больше не было холодно, она пылала от праведного гнева. Что за побег! Только подумать, она чуть было не уехала с человеком, который мог сказать ей такие ужасные слова. Разве можно было ожидать наличие манер у Пенхаллоу из Серебряной Бухты. Она расплатилась за то, что забыла, как ненавидела его. Вирджиния была права, бедная отвергнутая Вирджиния. Но впредь она, Донна, навсегда останется вдовой. О, как она ненавидела Питера! Словно ненавидела всех и вся. Ненависть, отметила Донна, чтобы успокоить себя, — добрая долгая страсть. Она придумала много жалящих слов, которые могла бы сказать Питеру. И теперь она лишена этой возможности. Какая жалость!
Питер всю ночь мчался через остров, а затем сел на катер. Итак, у нее характер Утопленника Джона, да еще и его нос! Он излечился от этого, каким же павианом он был! Ему не нужны бранящиеся женщины — ему еще повезло, что Донна просто выругалась, а не впала в истерику. Он расплатился за то, что связался с этим семейством. Ладно, безумие прошло, и да здравствует здравомыслие! Слава небесам, он снова стал самим собой — свободным, чтобы скитаться по свету, без помехи в виде женщины, висящей на шее. Больше никакой любви, теперь он знает, что это такое.
VI
Донна была не единственной женщиной в семействе, которая не спала в эту ночь. Среди папоротников в березовой роще за Майским Лесом, лежала Гей Пенхаллоу, выплакивая в ночи страдания своего сердца.
В этот вечер в Серебряной Бухте устраивали танцы — закрытие летнего танцевального сезона, перед тем, как последние из гостей покинут большой отель на берегу. Ноэль обещал заехать за Гей. В последнее время в ее сердце затеплилась надежда, что все между ними снова будет хорошо. Они слегка повздорили после того вечера, когда Гей оставила Ноэля, сидящим на ступеньках с Нэн. Оказалось, что во всем виновата Гей. Ноэль очень рассердился, что она так вела себя. Она поставила его в щекотливое положение, и Гей, чей маленький порыв гордости рассыпался от переживаний, смиренно просила прощения и была, с неохотой, прощена. Она даже снова почувствовала себя немного счастливой.
Но лишь немного. Ушли и не возвращались ее милые чистые мечты. Глубоко в сердце навсегда затаился холодок страха. Казалось, что Ноэль день за днем все больше удаляется от нее. Он писал чаще, чем приезжал… а его письма становились все короче. И когда она скучала по его объятиям и звукам его голоса, со страстью и тоской, поглощающими душу, приходило одно из этих коротких писем с извинениями — от Ноэля, который лишь несколько недель назад клялся, что не может жить в десяти милях вдали от нее.
Но она не могла поверить, что он лжет ей — ей, Гей Пенхаллоу, из семейства гордых Пенхаллоу. Гей знала, что девушек обманывают, даже девушек Пенхаллоу. Но не столь же скоро, не так внезапно. Не через несколько недель после предложения руки и сердца. Все-таки процесс охлаждения должен бы быть подольше.
Этим вечером, собравшись на танцы, она кое-что сделала, тайно. Достала из стола то старое письмо счастья и аккуратно переписала его три раза. Разложила письма в конверты, подписала и наклеила марки. Накинула пальто и вышла в прохладный ветреный сентябрьский вечер, чтобы отправить их. В конце концов, возможно, в этом что-то есть.
Когда она вернулась, раздался междугородный звонок. Ноэль не сможет приехать. Сегодня он должен работать в банке.
Гей вышла на улицу и села на ступеньки, печально глядя перед собой, закутавшись в свое серое пальто. Мягкий меховой воротник обрамлял ее личико, белеющее в полутьме. Роджер нашел ее там, когда проезжал мимо, возвращаясь с вызова к больному.
— Я думал, сегодня ты в «Серебряных туфельках», — сказал Роджер — он знал больше, чем Гей, и то, что он знал, злило его, как и собственная беспомощность. Он смотрел на нее с высоты своего роста — это прелестное, хрупкое существо — она, должно быть, страдает, как страдают вот такие, ранимые — сжав кулаки. Но он избегал ее взгляда. Ему было бы невыносимо посмотреть ей в глаза и не увидеть там смеха.
— Ноэль не приехал, — беспечно сказала Гей. Роджер не должен знать… подозревать. — Ему нужно сегодня работать. Довольно обидно, да? Я тут разоделась, а идти некуда. Роджер, — она внезапно подалась вперед, — ты не отвезешь меня в «Серебряные туфельки»? Всего миля, у тебя не уйдет много времени, я могу вернуться домой с Сэлли Уильям И.
Роджер замялся.
— Ты, правда, хочешь поехать, Гей?
— Конечно, — Гей скорчила очаровательную гримаску. — Танцы есть танцы, даже если лучший ухажер не может там быть, а? Разве не обидно, что пропадают такие чудесные туфельки, как ты думаешь, Роджер?
Она выставила вперед стройную золотистую ножку в паутине чулка. Гей знала, что у нее самые изящные щиколотки в клане. Но сейчас она страстно, отчаянно думала, что должна убедиться, быть уверена, что Ноэль не обманывает ее.
И Роджер сдался. Он не знал, с чем столкнется Гей в «Серебряных туфельках», но что бы то ни было, лучше ей знать, пусть это и нелегко. В конце концов, возможно, вовсе не машину Ноэля встретил он по пути, там, где дорога сворачивала к дюнам.
