УПРАЖНЕНИЕ ВОСЬМОЕ: СМЕНА РАССКАЗЧИКА
Часть первая: быстрые скачки в повествовании от третьего лица ограниченного рассказчика. Напишите короткий отрывок (300–600 слов). Можно использовать сюжет из седьмого упражнения или придумать аналогичную новую сцену: несколько человек занимаются одним общим делом или становятся свидетелями/участниками одного происшествия.
Перескажите историю, используя несколько различных точек зрения, от третьего лица ограниченного рассказчика, переключаясь с одного голоса на другой по ходу повествования.
Отмечайте переходы отступами или помещайте имя рассказчика в начале каждого раздела. Можно пользоваться и другими приемами маркировки.
Не устаю повторять, что частая и неожиданная смена рассказчика – очень рискованный ход, но в данном случае мы будем делать это нарочно.
Часть вторая: «Тонкий лед»
В небольшом отрывке (300–1000 слов) перескажите тот же или новый аналогичный сюжет, намеренно переключаясь между рассказчиками несколько раз и никак не предупреждая об этом читателя.
Естественно, вторую часть этого упражнения можно выполнить, просто убрав из первого текста отступы и прочие «сигналы», но так вы ничему не научитесь. В упражнении «Тонкий лед» применяется другая нарративная техника, а возможно, и другой нарратив. Предполагаю, что все подобные «игры» закончатся тем, что вы придете к режиму вовлеченного автора, даже если используете третье лицо ограниченного рассказчика. Лед здесь очень тонок, а воды под ним глубоки.
Частая смена голосов образцово реализована в романе «На маяк» Вирджинии Вулф (пример 14).
ПРИМЕР 14
Вирджиния Вулф, отрывок из романа «На маяк»:
И зачем только она сказала: «Все мы в руках Господа»? Ее раздражала лживость, сквозившая в непреложных истинах; все в ней противилось этой лжи. Она вернулась к вязанию. Разве Бог – любой бог – мог сотворить этот мир? Умом она всегда понимала, что в мире нет порядка, логики, справедливости, а есть лишь страдания, нищета и смерть. В этом мире любое, самое низменное предательство сойдет тебе с рук; она в этом не сомневалась. Она продолжала вязать сосредоточенно, слегка выпятив губы, но не замечая этого; ее лицо приняло привычное нахмуренное выражение, черты его застыли в суровой, угрюмой маске, и, проходя по коридору мимо ее комнаты, ее муж невольно задержал на ней взгляд и подумал о том, как сурова ее красота, хотя всего минутой ранее мысленно посмеивался над философом Юмом, который так раздобрел, что провалился в болото. Ее угрюмость опечалила его, ее отстраненность болезненно его уколола; проходя мимо по коридору, он почувствовал, что не может защитить ее, а дойдя до живой изгороди, помрачнел вконец. Он ничем не мог помочь ей. Он мог лишь оставаться рядом и присматривать за ней. Но ужасная правда заключалась в том, что рядом с ним ей становилось только хуже. Он был раздражителен и вспыльчив. Вышел из себя из-за маяка. Он стоял и вглядывался в живую изгородь, в переплетение ветвей, темноту.
Миссис Рамзи всегда казалось, что помочь себе выбраться из одиночества, даже если не хочется, можно, ухватившись за какой-нибудь сигнал из внешнего мира: звук или картину. Она прислушалась, но было очень тихо: дети доиграли в крикет и пошли принимать ванну; лишь море шумело вдали. Она перестала вязать и просто сидела, держа в руках длинный коричнево-красный чулок. Она снова увидела свет. Она взглянула на него недоверчиво, ведь, когда не спишь, все воспринимается иначе, в том числе этот ровный свет, такой безжалостный, бессовестный и так похожий на нее, а вместе с тем ничуть не похожий; она чувствовала себя заложницей этого света – ночью, когда она просыпалась, он скользил по их постели и полу, – но что бы она ни думала, глядя на него зачарованно, завороженно, словно своими серебряными пальцами тот поглаживал некий запечатанный сосуд в ее голове, а если бы тот лопнул, восторг хлынул бы из него, заливая ее существо, – она знала счастье, высшее счастье, сильнейшее счастье; свет дневной между тем меркнул и все ярче серебрил неспокойное море, скрадывая синеву; море переливалось яркими лимонными бликами, волны накатывали и разбивались о берег, отражаясь брызгами восторга в ее глазах; волны чистой радости плескались на дне ее сознания, и она ликовала: ничего не надо больше! Ничего! Все, что нужно, у меня уже есть.
Он обернулся и увидел ее. Ах! Какой прекрасной она казалась сейчас; он и не знал, что она так прекрасна. Но он не мог заговорить с ней. Не мог помешать ей. Сейчас, когда Джеймс ушел и она наконец осталась одна, ему срочно хотелось заговорить с ней, но он твердо решил – нет, он не станет ей мешать. В своей красоте и печали она его не замечала. Он оставит ее в покое и пройдет мимо нее, не говоря ни слова, хотя ему и больно, что она так далека, что он не может пробиться к ней и ничем не может ей помочь. Он бы и прошел мимо нее, не промолвив ни слова, если бы в ту самую минуту она по собственной воле не предложила ему то, о чем он никогда не стал бы просить, не окликнула бы его и, взяв зеленую шаль с картинной рамы, не подошла к нему. Ибо она знала, что он хотел ее защитить.
Заметьте, как легко и при этом совершенно недвусмысленно Вулф совершает переход от одного рассказчика к другому. Начиная со строк «и зачем она только это сказала» и заканчивая «она в этом не сомневалась», мы воспринимаем происходящее глазами миссис Рамзи, но момент, когда мы видим, что она слегка выпятила губы и лицо ее приняло привычное нахмуренное выражение, является сигналом, что мы покидаем ее восприятие и перемещаемся в голову мистера Рамзи, который как раз идет мимо по коридору и посмеивается над Юмом, увязнувшим в болоте. Это он видит миссис Рамзи своими глазами, и мы вместе с ним; он грустнеет, чувствуя, что не в силах ее защитить. Обратный переход к восприятию миссис Рамзи осуществляется с началом нового абзаца. Есть ли в этом отрывке еще переходы? Как они обозначены?
Несколько слов об имитации
Литераторы теперь не используют намеренную имитацию в качестве обучающего инструмента, испытывая вполне обоснованный страх, что их обвинят в плагиате, но чаще – из-за индивидуалистической тяги к оригинальности, которую в литературных кругах нынче совершенно зря возводят на пьедестал. На поэтических курсах студентов могут попросить написать стихотворение в стиле какого-либо автора или по образцу одной строфы или стихотворной фразы. Но учителя литературной прозы почему-то категорически не приемлют саму мысль о возможной имитации. Мне же кажется, что сознательная, намеренная имитация литературной манеры, которой вы восхищаетесь, может стать для писателя-рассказчика отличным упражнением и поможет найти собственный голос. Если вам понравились какие-либо примеры из этой книги и вы хотели бы написать отрывок в подражание, обязательно сделайте это. Главное – осознавать, что вы делаете это намеренно. Когда вы подражаете чьей-то манере, важно помнить о том, что написанный отрывок, даже если он получится очень удачным, – практика, не самоцель, а средство, которое поможет найти собственный голос и научиться владеть им мастерски и свободно.
Обсуждая упражнения из этого раздела, поговорите о том, чего вы добились сменой рассказчика, помешал ли этот прием восприятию повествования или, напротив, обогатил его; как изменился бы отрывок, если бы в нем использовался всего один режим повествования.
