Впервые с момента Кантонского восстания 1895 года Сунь Ятсен был рядом с семьей. Ввязываясь в ту рискованную затею, он не побеспокоился ни о ком из своих близких – ни о жене, ни о матери, ни о детях (его сыну Фо было тогда четыре года, а дочери Янь не исполнилось и года). Убегая из Кантона, он бросил свою семью на произвол судьбы. Товарищ Сунь Ятсена Люк Чань, вернувшийся с Гавайев в родную деревню на собственную свадьбу, узнал о провале мятежа. Люк взял на себя заботы о родных Сунь Ятсена, в том числе о его брате А-Ми, и помог им спрятаться в Макао
[121]. Затем Люк проводил семью друга на Гавайи – на этот раз уже по просьбе Сунь Ятсена. Когда сам Сунь Ятсен наконец прибыл туда, он занялся исключительно сбором средств для очередного мятежа и практически не интересовался тем, как живет его семья. Проведя на Гавайях шесть месяцев – за это время Мучжэнь забеременела их третьим ребенком, дочерью Вань, – Сунь Ятсен снова уехал.
Слезы родных женщин не вызывали у Сунь Ятсена сострадания. Он часто говорил своим друзьям: «Всякий, кто вовлечен в революцию, должен победить слезы»
[122]. Очевидно, сам Сунь Ятсен без особого труда справлялся с этой задачей, так как его всегда окружали наложницы и любовницы. Когда кто-то из приятелей спросил Сунь Ятсена о его любимых увлечениях, он без колебаний назвал сначала революцию, а затем женщин. Известно, что в Японии он поддерживал близкие отношения как минимум с двумя местными женщинами. Одна из них, Хару Асада, жила с Сунь Ятсеном до самой своей смерти (она скончалась в 1902 году), в японских правительственных документах ее именовали наложницей Сунь Ятсена. Когда Хару Асада умерла, ее место заняла юная красавица Каору Оцуки. Ходили слухи, что она родила от Сунь Ятсена дочь, которая никогда не видела своего отца, поскольку он оставил ее мать и даже не написал ей ни строчки.
Жена Сунь Ятсена и его мать были очень несчастны. Престарелая мать недоумевала, почему ее младший сын предпочел жизнь изгнанника и преступника, и возмущалась его откровенным пренебрежением к своей семье. Люк не раз слышал, как она «горько сетовала на то, что пришлось оставить родную деревню» и лишиться дома. Он рассказывал: «Часто, когда я навещал их у А-Ми на Мауи, старушка-мать жаловалась мне, как расстраивают и удручают ее поступки сына. А бедняжка [Мучжэнь] принималась плакать при любом упоминании о революции»
[123]. Мучжэнь остро переживала из-за того, что ее мужа никогда не было рядом, он не помогал ей растить детей и не заботился о собственных родителях. Ее искалеченные ноги постоянно болели, отчего бремя жизни казалось почти невыносимым. Ей пришлось спасаться бегством, проделать путь в тысячи километров, нести на руках младенца и следить за старшим ребенком, поддерживать свекровь, которая едва ковыляла на своих забинтованных ногах, и тащить на себе пожитки, изнемогая от усталости и боли. В страхе и смятении она была вынуждена скрываться сначала в Макао, а потом на другом краю света – на Гавайях.
Утешением для матери и жены Сунь Ятсена стала неизменная щедрость А-Ми и его супруги. Эта сильная духом женщина занималась домашним хозяйством и никогда не считала родственников обузой. Она была доброй и справедливой, и женщины почти не ссорились. Со временем Мучжэнь нашла утешение в религии: она обратилась в христианство и каждый день усердно изучала Библию. А-Ми не возражал. Его жена сопровождала невестку в церковь и вместе с ней праздновала Рождество. Супруга А-Ми из уважения к чувствам мужа не приняла христианство. После воссоединения на Гавайях большая семья сплотилась еще сильнее. Мать Сунь Ятсена перестала надеяться на младшего сына и смирилась с его постоянным отсутствием. Она по-прежнему беспокоилась о нем, но годы, проведенные на Мауи, называла самыми счастливыми в своей жизни
[124].
Беда пришла после того, как они прожили на Гавайях десять лет: А-Ми разорился. Семья перебралась в Гонконг, где А-Ми снял ветхую лачугу. Он не мог больше оплачивать обучение детей. Старая мать Сунь Ятсена ослепла, но денег на визит к врачу у семьи не было. В 1910 году мать Сунь Ятсена умерла. А-Ми в тот момент находился вдали от дома и отчаянно пытался вернуться, но не мог наскрести нужную сумму, чтобы купить билет. Он был убит горем и злился на брата, который ничем не помогал своим родным. Однажды, встретившись с Сунь Ятсеном, А-Ми не выдержал и обрушился на брата с упреками, а тот молча слушал, опустив голову
[125].
В 1912 году, после победы республиканцев, Сунь Ятсен забрал семью к себе в Шанхай и наконец начал содержать жену и детей. Его старшему сыну Фо к тому времени исполнилось двадцать лет, дочерям Янь и Вань – восемнадцать и пятнадцать соответственно. Они редко виделись с отцом и впервые были с ним так долго. Сунь Ятсен отправил Фо учиться в Сан-Франциско и пытался добиться стипендии для дочерей. Но воссоединение семьи было омрачено тем, что Сунь Ятсен увлекся Айлин. Это заметила его дочь Янь. Год спустя она тяжело заболела и перед смертью с горечью сказала, что ее отец «дурно себя вел»
[126].
Поведение Сунь Ятсена оскорбляло и его наложницу Чэнь Цуйфэнь. Они познакомились в церковных кругах в начале 90-х годов XIX века, когда Сунь Ятсен еще был студентом-медиком. Девятнадцатилетняя большеглазая красавица с высокими скулами и четко очерченным подбородком, Цуйфэнь поддерживала возлюбленного, когда он пытался вести медицинскую практику, служила ему секретарем, медсестрой и помощницей во всех делах, даже когда он избрал своим ремеслом революцию.
Родившуюся в бедной семье Цуйфэнь не пугали ни трудности, ни опасности, связанные с жизнью революционера. В период подготовки к Кантонскому восстанию она тайком провозила в город оружие, прятала винтовки в катафалке, а боеприпасы и взрывчатку – под сиденьем своих носилок. Друзей Сунь Ятсена поражали ее манеры. В ней не было ни застенчивости, ни других качеств, которые традиционно ассоциировались с женственностью. Разговаривая с мужчинами, она смотрела им в глаза и не опускала свои длинные ресницы, как подобало восточной женщине. Ее голос отнюдь не был тихим и учтивым. За едой она пользовалась мужскими палочками, предпочитая их тонким и изящным, считавшимся более подходящими для женщины, и уплетала блюда с жадностью кули. При этом она была настоящей красавицей. Цуйфэнь свято хранила верность Сунь Ятсену, пока он почти двадцать лет находился в бегах. Не думая роптать, она готовила еду, стирала и убирала для него и его товарищей, которые останавливались в ее доме. Друзья Сунь Ятсена советовали своим женам брать с Цуйфэнь пример.
Теперь же, когда Сунь Ятсен обрел славу, Цуйфэнь стала для него помехой. Обычай брать наложниц сохранился и при новой власти, но Сунь Ятсен понимал, что для христианской семьи Сун такое положение вещей неприемлемо. Сунь Ятсен обратился к А-Ми с просьбой предложить Цуйфэнь кому-нибудь из друзей в качестве наложницы и пообещал заплатить десять тысяч юаней. Даже по меркам общества, поощрявшего конкубинат
[127], это был бессердечный поступок, предательство со стороны мужчины, добившегося успеха, по отношению к женщине, хранившей ему верность. Возмущенный А-Ми категорически отказал брату и позвал Цуйфэнь присоединиться к своей большой семье. Цуйфэнь согласилась и поладила со всеми, а с Мучжэнь они подружились как сестры.
