Бородин оценил преданность Сунь Ятсена Советской России и пошел еще дальше, поручив англоязычному секретарю Юджину Чэню написать от имени Сунь Ятсена «Предсмертное послание советскому правительству»
[240]. Юджин Чэнь был британским подданным, он родился на острове Тринидад и имел смешанное китайско-африканское происхождение. Он не говорил по-китайски, что, однако, не помешало ему занять пост министра иностранных дел в правительстве Сунь Ятсена. В Лондоне он учился на адвоката и на себе испытал все негативные проявления расизма. Свои обиды он выплеснул в ходе революции. Перевод послания Сунь Ятсена на китайский язык звучал для китайцев чуждо: длинные витиеватые предложения (золотым правилом в китайском письменном языке была краткость), иностранная лексика, типичный советский стиль. Даже заголовок был труднопроизносимым: «Центральному Исполнительному Комитету Союза Советских Социалистических Республик». Послание заканчивалось словами, которых не сказал бы даже сам Сунь Ятсен: «Прощаясь с вами, дорогие товарищи, желаю выразить искреннюю надежду на то, что скоро настанет день, когда СССР поприветствует как друга и союзника сильный и независимый Китай и вместе они устремятся к победе в великой борьбе за освобождение угнетенных народов мира». Эти строки словно целиком взяты из какого-нибудь московского документа.
Одиннадцатого марта, когда стало понятно, что Сунь Ятсен может умереть в любую минуту, вокруг его постели собралось еще больше свидетелей. Цинлин поддерживала правую руку Сунь Ятсена и направляла ее, пока он подписывал политическое «Завещание» и личное завещание. Затем Сун Т. В., получивший образование в Америке, зачитал вслух написанное на английском языке послание в Москву, и Сунь Ятсен подписал документ также по-английски
[241]. В какой мере Сунь Ятсен понял содержание длинного письма, осталось неясным. Но он, несомненно, уловил суть и одобрил ее. На следующее утро, 12 марта 1925 года, Сунь Ятсен умер. Ему было пятьдесят восемь лет.
Айлин и ее муж Кун Сянси не любили коммунизм и всеми силами старались не допустить, чтобы их родственника считали коммунистом. Они убедили Цинлин провести по умершему супругу христианскую панихиду в больничной часовне – «в доказательство того, что он не был большевиком», с горькой иронией говорила Цинлин
[242].
Сунь Ятсен вовсе не был большевиком. Просто русские нужны были ему в смерти так же, как и при жизни. Они единственные могли увековечить его так, как он желал. Они не только привели бы его партию к власти, но и научили бы ее членов строить культ его личности. Через Цинлин Сунь Ятсен передал партии: «Я хотел бы последовать примеру моего друга Ленина, чтобы мое тело забальзамировали и поместили в такой же гроб»
[243].
Ленин умер годом ранее. Его забальзамированное тело поместили в специально изготовленный прозрачный саркофаг, выставленный в мавзолее. Говорили, что за считаные недели сотни тысяч человек пришли отдать вождю дань уважения. Грандиозный культ личности охватил Россию, Ленина в буквальном смысле боготворили. Его портреты, бюсты и другие изображения стали обязательными во всех общественных местах: в учреждениях и классных комнатах, на улицах и в парках – и постоянно напоминали людям, что он их всемогущий спаситель.
Сунь Ятсен решил, что должен удостоиться таких же почестей после смерти. И действительно, когда он умер, русские построили для него саркофаг по образцу ленинского. Загвоздка заключалась лишь в том, что он оказался бесполезным. Стеклянный верх был явно непригоден для жаркого нанкинского лета. В отличие от тела Ленина, тело Сунь Ятсена так и не выставили на всеобщее обозрение.
Впрочем, другие пожелания Сунь Ятсена были осуществлены в полном объеме. Его партия немедленно приступила к распространению культа личности, подобного ленинскому. Впервые прозвучал титул «Отец китайской нации»
[244]. В последующие годы, особенно когда партия Гоминьдан пришла к власти в 1928 году и имя Сунь Ятсена понадобилось ей, чтобы отстоять свою легитимность, его культ достиг невероятных масштабов. Статуи Сунь Ятсена воздвигали в крупных и мелких городах, каждое его слово, каким бы банальным оно ни было, воспринимали как благую весть, никому не позволялось отзываться о нем непочтительно. Партийные пропагандисты, подражая советским коммунистам, называли Сунь Ятсена «освободителем китайского народа», «величайшим человеком в истории Китая» и даже «спасителем всех угнетенных»
[245]. Позднее эти выражения позаимствовал Мао Цзэдун – но уже для собственного культа.
Главным символом культа личности Сунь Ятсена стал мавзолей. Перед смертью «отец китайской нации» указал, что его усыпальница должна находиться «на Горе пурпурного золота в Нанкине, так как именно в Нанкине было сформировано временное правительство». Лишь при временном правительстве он удостоился титула временного президента, пусть даже всего на сорок дней. Кроме того, на «Горе пурпурного золота» был погребен император Чжу Юаньчжан – основатель династии Мин, последней ханьской династии. Сунь Ятсен, лелеявший мечту превзойти этого императора, подчеркивал, что его гробница должна находиться рядом с императорской, но быть гораздо величественнее и выше и располагаться так, чтобы «никто не смог построить гробницу на более высоком месте»
[246].
Площадь гробницы династии Мин, одной из самых больших усыпальниц китайских императоров, составляет 1,7 миллиона квадратных метров. Возведенный Гоминьданом Мавзолей Сунь Ятсена на 90 метров выше Минской гробницы, к нему ведут 392 ступени, а площадь самого комплекса достигает более 30 миллионов квадратных метров – он занимает значительную часть «Горы пурпурного золота». Чтобы освободить для мавзолея место, городские власти сносили деревни, тысячи людей были вынуждены продать свою землю и дома правительству. В отчаянии местные жители подали прошение: они «остались без крыши над головой, превратились в бездомных, спали под открытым небом; некоторые даже покончили с собой, не желая мириться с утратой дома». Каждое объявление об очередном расширении строительной площадки «повергало сотни и даже тысячи человек, которым предстояло лишиться жилья, в состояние полнейшей паники, словно они должны были потерять родителей. Они молили небеса и землю, и больше им было некуда обратиться». Авторы прошения утверждали, что их положение противоречит известному девизу Сунь Ятсена: «Поднебесная есть всеобщее достояние»
[247]. В ответ партийные чиновники твердили: «Вы обязаны сделать целью своей жизни принесение всего, что вы имеете, в жертву» ради «отца китайской нации».
