Двоюродная сестра Мэйлин, также вернувшаяся из Америки, сочла жизнь в своей семье невыносимой. Мэйлин опять проявила не свойственную ее возрасту зрелость суждений: «Думаю, вся беда в одном: ее родные и сама она слишком многого ожидали друг от друга… Как разительно ее возвращение домой отличается от моего. Мои родные приняли меня как данность, со всеми достоинствами и недостатками. И хотя мы не всегда сходимся во мнениях, мы уважаем друг друга и идем на уступки».
Свою мать Мэйлин воспринимала как человека, сделавшего их семью такой, какой она стала: «Не каждому выпадает удача иметь такую хорошую мать, как у меня. Она в самом деле так усердно заботится обо мне, что каждый день я испытываю стыд за свое поведение».
Госпожа Сун любила Мэйлин так, как способна любить только невероятно сильная духом мать. Она решилась отправить свою маленькую дочь за океан на целых десять лет ради превосходного образования, но все эти годы госпожа Сун безумно скучала по Мэйлин. Приехав в Шаньси, чтобы навестить старшую сестру, Мэйлин писала Эмме: «В самой глубине души матушка не хотела отпускать меня, но вместе с тем не желала и становиться у меня на пути». «Матушка так боится, что сестра уговорит меня погостить подольше. Бедняжка! Без меня ей будет одиноко». «Матушка так добра ко мне и полагается на меня настолько, что мне в самом деле ненавистна мысль о том, чтобы оставить ее». Китайские традиции предписывали родителям следить за тем, чтобы дети полнели, поэтому, когда Мэйлин сбросила вес, ее мать отреагировала соответствующим образом: «Матушка позапрошлым вечером плакала и говорила, что ей больно видеть меня такой бледной и чахлой». На самом деле снижение веса было намеренным. Младшая сестра, беспокоясь о своей фигуре, за несколько месяцев похудела с 59 до 48 килограммов и заметно постройнела (ее рост составлял около 160 сантиметров, но она казалась гораздо выше)
[254].
Мэйлин, глубоко привязанная к матери, исполняла все ее желания. Из-за возражений госпожи Сун она перестала танцевать, хоть и обожала это развлечение в колледже. Госпожа Сун уделяла много времени благотворительности и вносила существенные денежные пожертвования. Чтобы угодить матери, Мэйлин тоже занялась благотворительной деятельностью. Она преподавала в воскресной школе: «Матушка сама не своя от счастья, что я согласилась. Я мало чем могу порадовать ее и готова делать все, что в моих силах». Мэйлин участвовала в сборе средств в пользу шанхайского отделения Христианской ассоциации молодых женщин. Она даже бывала в трущобах: «Как же мне ненавистны отвратительные запахи и грязь. Но, полагаю, чтобы грязь в конце концов убрали, кто-то должен увидеть ее». В шанхайском обществе Мэйлин считали инициативной, полной стремления помогать людям и достойной руководящего поста в крупной благотворительной организации.
Наравне с матерью Мэйлин чтила и старшую сестру. Своей подруге Эмме она писала об Айлин: «Как бы я хотела, чтобы ты познакомилась с ней, ибо она, несомненно, самая умная в нашей семье, вдобавок удивительно проницательная, смышленая, бодрая, живая и энергичная. Она не из тех, кого я причислила бы к набожным людям, вместе с тем она глубоко верующий человек».
Через несколько лет после возвращения на родину Айлин пережила период депрессии. Смысл, который она увидела в работе с Сунь Ятсеном, обернулся разочарованием. Недовольна она была и своей супружеской жизнью в провинциальном городе. Попадая в центр событий, она преображалась, не желая довольствоваться только ролью учительницы, жены и матери. После рождения первых детей, дочери Розамонд в 1915 году и сына Дэвида в 1916-м, Айлин стала тревожной и казалась несчастной. По словам Мэйлин, старшая сестра «претерпела мучительный период… горестей и страданий». Дошло до того, что Айлин утратила веру, «даже отрицала существование Бога, и всякий раз, когда при ней говорили о религии, она или меняла тему, или прямо заявляла, что все это бабкины выдумки». Айлин помогла своему мужу сколотить состояние – и открыла в себе талант финансиста, – но чувство удовлетворенности ускользало от нее, так как вся эта деятельность представлялась ей бесполезной.
Возвращение Младшей сестры привнесло луч света в жизнь Айлин: у нее появился близкий человек, которому она всегда могла довериться. Благодаря этому мысли Айлин прояснились и восстановилось душевное равновесие. Айлин поняла, что религия ей необходима. К моменту рождения третьего ребенка, дочери Дженетт в 1919 году, Старшая сестра вновь обратилась к Богу, раскаиваясь, что когда-то сомневалась в нем. Когда в 1921 году родился ее младший сын Луис, она сказала Мэйлин, что наконец «нашла утешение в жизни и веру в нее». «Теперь она молит Бога о помощи в решении ее трудностей. Мало того, она обрела покой, какого еще никогда не знала», – сообщала Мэйлин в письме Эмме. Айлин «точно так же весела и бывает в гостях, как раньше». Но «так или иначе, в ней есть перемена. Она гораздо менее придирчива, более вдумчива и далеко не так нетерпима к чужим недостаткам».
Айлин пыталась укрепить Младшую сестру в вере. В тот период Мэйлин противилась и объясняла Эмме: «Знаешь, Дада [ласковое прозвище, которое Мэйлин дала Эмме], я ведь не религиозна. Я чертовски независима и слишком уж дерзка, чтобы вести себя кротко, смиренно и уступчиво». Мэйлин считала, что Айлин «нарочно морочит ей голову», и злилась, когда сестра просила ее «помолчать».
Сестры спорили, а тем временем их жизни переплетались всё теснее. Младшая сестра часто сидела с детьми Айлин и нянчилась с ними. Как она писала Эмме, «присматривать за ними, безусловно, труд. Они голодны с утра до ночи, несмотря на всю еду, которую съедают. Поскольку сестра строго-настрого запретила давать им сытную пищу, думаю, именно в этом причина их постоянной и настойчивой потребности в конфетах и прочем. В последнее время я даю им по одной конфетке каждый день и этим, кажется, слегка усмиряю их вечные просьбы о еде в промежутках между приемами пищи».
Цинлин находилась на некотором расстоянии от двух сестер как в ментальном, так и в физическом смысле. Но когда сестры собирались втроем, им было хорошо вместе. Мэйлин писала: «Моя сестра, госпожа С., приезжала в Шанхай из Кантона на две недели. На это время наша жизнь превратилась в вихрь светских развлечений». «Моя сестра госпожа Сунь устраивает огромный прием 10 октября, в день государственного праздника – годовщины образования республики. Я буду помогать ей по хозяйству. Я немного устала». Когда Мэйлин гостила у сестры в Кантоне, она почувствовала, как утомительно ходить на высоких каблуках по городским улицам, круто взбегающим в гору.
В те годы в Шанхае основным занятием Мэйлин были ее бурные романтические увлечения, которые она подробно описывала в своих письмах к Эмме. После голландца на пароходе по пути домой поклонники один за другим появлялись в ее окружении и так же быстро исчезали. Близкие Мэйлин категорически возражали против иностранцев, и Мэйлин почти всегда следовала их требованиям. Ее знакомство с мистером Бирмейлом было кратким: «Я познакомилась с ним вечером перед самым отплытием из Гонконга в доме одной подруги, и, хотя мы провели вместе на борту парохода всего три дня, мы стали добрыми друзьями. В Шанхай мы прибыли в день его рождения, и несмотря на то, что я несколько месяцев не видела родных, этот день я посвятила ему… Мы прекрасно провели время вместе, и я счастлива, что в кои-то веки поступила настолько опрометчиво». Родственники были возмущены и «шокированы… а еще пришли в ярость, потому что он иностранец. Они буквально обвинили меня в том, что я “подцепила” его на пароходе… В субботу днем он уехал и с тех пор прислал мне уже две радиограммы о том, как он скучает по мне. Родные пытались перехватить их, но тщетно… В каком-то смысле я рада, что его здесь нет, ибо даже не знаю, как отразилось бы на мне его присутствие». Но вскоре мистер Бирмейл оказался забыт так же, как и голландец, – без особых мучений.
