В январе 1926 года Москва практически насильно установила контроль над партией националистов на ее втором съезде. В составе вновь избранного руководства преобладали члены КПК и гоминьдановцы, выступавшие на стороне русских. Одним из лидеров стала Красная сестра Цинлин, которая вошла в Центральный Исполнительный Комитет. (Мао Цзэдун был избран «кандидатом в члены» ЦИК.) Увидев, что его партия почти полностью оказалась в руках коммунистов, Чан Кайши рассудил, что пора переходить к активным действиям. Первым делом он постарался окончательно усыпить бдительность своих врагов и обратился к ним с просьбой о посещении Советского Союза, «чтобы научиться совершать революцию». Эту просьбу он даже занес в свой дневник. (Чан Кайши вел дневник в течение пятидесяти семи лет и всегда помнил, что его записи, возможно, будут читать те, кто пожелает узнать о нем больше.) Кроме того, он написал якобы личное письмо, в котором чуть ли не объявил себя коммунистом: Чан Кайши прекрасно понимал, что это письмо прочтут русские. Обеспечив себе таким образом прикрытие, 20 марта 1926 года Чан Кайши предпринял неожиданную атаку. Под надуманным предлогом он арестовал десятки коммунистов, разоружил советских военных советников и окружил войсками помещение, в котором они проживали
[263]. Одним ударом Чан Кайши вырвал у русских контроль над армией Гоминьдана.
Завершив эту попытку переворота, Чан Кайши сумел добиться того, чтобы русские поняли его по-другому. Они восприняли его действия как вспышку гордости китайского военачальника, оскорбленного директивами советских военных советников, внедрявших в его армию чуждую советскую систему. Русские решили, что лучше задобрить Чан Кайши, и отозвали ряд своих военных советников. Они по-прежнему были убеждены, что «Чан Кайши способен к сотрудничеству» и намерен продолжать его, хотя на определенном этапе готовились «устранить этого военачальника». И самое главное, Чан Кайши заставил русских поверить в то, что Бородин, которого тогда не было в Кантоне, смог бы во всем разобраться как советский представитель, оказывающий на него «поистине исключительное личное влияние». Русские и не подозревали, что переворот был тщательно спланирован и являлся частью хитрого маневра Чан Кайши. В итоге его не только не наказали, но и повысили, назначив главнокомандующим армией националистов
[264].
Ван Цзинвэй, один из руководителей партии Гоминьдан, лишь со стороны наблюдал, как Чан Кайши выходит сухим из воды. Опасаясь за свою жизнь, он вскоре бежал за границу. Так Чан Кайши, интриган до мозга костей, возвысился и стал самым могущественным из членов Гоминьдана.
Скрытый потенциал этих драматических событий не ускользнул от внимания Айлин. Старшая сестра обладала обостренным политическим чутьем, которое, по словам Мэйлин, намного превосходило ее собственное. «Она поистине великолепна», – говорила о сестре Мэйлин
[265]. Айлин была яростной антикоммунисткой и не принимала просоветскую политику Сунь Ятсена. После его смерти Айлин с мужем настаивали на похоронах по христианскому обычаю. Увидев, как Чан Кайши разом избавился от большей части советских военных советников, Айлин поняла, что новый главнокомандующий затеял реорганизацию Гоминьдана, и пришла в восторг. Ее сестра Цинлин и брат Т. В. входили в гоминьдановское правительство, Т. В. занимал пост министра финансов. (Благодаря огромным поступлениям денег из России, а также собственным талантам Т. В. сумел усмирить недовольное местное население, покончив с грабительскими налогами.) Старшая сестра не желала, чтобы ее родные работали под началом Москвы. Действия Чан Кайши воодушевили ее и пробудили в ней надежду на перемены
[266].
Вскоре ее посетила мысль, что молодой главнокомандующий мог бы стать кандидатом в мужья для Младшей сестры, которая уже перебрала всех достойных претендентов в Шанхае. С точки зрения Айлин, твердо решившей подыскать Мэйлин мужа, «госпожа Чан» являлась всего лишь наложницей, а не законной женой, так что устранить ее было сравнительно просто. Чтобы побольше узнать о Чан Кайши, Айлин в июне 1926 года повезла Младшую сестру в Кантон. Субтропический город изнывал от жары. Однако у сестер имелась конкретная цель. Они остановились в доме управляющего компанией «Стандард Ойл», который уехал в Нью-Йорк на время отпуска. Это был двухэтажный белый особняк, окруженный тропическим садом и кедрами. Тридцатого июня Айлин устроила в честь Чан Кайши ужин. Дженни, «госпожа Чан», тоже была приглашена и интуитивно почувствовала, что этот ужин изменит ее жизнь
[267].
Приглашение крайне воодушевило Чан Кайши. «У меня есть положение, но недостает авторитета», – объяснял он Дженни. В этих условиях «сближение с семьей Сун» приобретало исключительную важность. По словам Дженни, «он вышагивал туда-сюда по комнате и разгоряченно говорил. Казалось, от волнения у него перехватило горло. “Приглашение! – повторял он, словно обращаясь к самому себе. – …Наконец-то спустя столько времени у нас с тобой появился шанс поужинать с такой влиятельной персоной”». Чан Кайши имел в виду Айлин, которая считалась гранд-дамой шанхайского светского общества
[268]. «В самом деле, это слишком замечательно, даже не верится», – добавил он. Дженни записала, что Чан Кайши «расхаживал по комнате как павлин и отказывался присесть. Он редко вел себя настолько возбужденно».
Дженни приехала в гости раньше мужа: он задержался на службе. Ужин проходил в тесном кругу, присутствовали всего шесть человек: кроме Чан Кайши и Дженни были приглашены вдова Ляо Чжункая (которая тайно подозревала Чан Кайши в организации убийства ее супруга) и Юджин Чэнь, министр иностранных дел Кантонского правительства. Поговаривали, что Юджин и Мэйлин могут пожениться, но «судя по тому, как они вели себя друг с другом в гостиной, эти слухи, вероятно, безосновательны», заключила Дженни. На самом деле Мэйлин терпеть не могла Юджина. В письме Эмме она сообщала, что на одном из ужинов Юджин сидел рядом с ней: «Он очень умный и одаренный, но чудовищно самолюбивый и тщеславный. И он так ужасно пожимает плечами, что чуть не взбесил меня! На этой неделе он намерен нанести мне визит, и я надеюсь, что смогу удержаться от грубости»
[269].
Молодая, наивная Дженни была родом из самой обычной семьи и не получила приличного воспитания. Она с некоторой завистью смотрела на сестер Сун: те носили роскошные платья-ципао
[270] из яркого шелка, их волосы по моде 1920-х годов были тщательно уложены волнами и собраны в пучок на затылке. Казалось, они только что сошли со страниц шанхайского модного журнала.
