Большую часть Горы пурпурного золота, красы и гордости Нанкина, занимал мавзолей Сунь Ятсена. Чан Кайши построил виллу в качестве «резиденции главы правительства националистов», когда возглавлял его. После ухода Чан Кайши в отставку вилла не перешла к новому председателю правительства, а осталась в распоряжении генералиссимуса. Перед тем как преподнести виллу в подарок Мэйлин, Чан Кайши украсил здание десятками резных фениксов – символов императрицы. Вилла стала известна под названием «Дворец Мэйлин»
[370].
Чан Кайши надеялся, что благодаря этому «ожерелью» его жена будет больше времени проводить с ним в Нанкине. Мэйлин предпочитала жить в Шанхае и в Нанкин приезжала неохотно. Столицу она называла «просто деревушкой с единственным так называемым проспектом»
[371] и примитивными домами без удобств. Но Чан Кайши обязан был находиться в столице. Он скучал по жене и говорил, что чувствует себя «спокойно» лишь тогда, когда, просыпаясь среди ночи, видит ее, спящую рядом
[372].
В 1930-х годах Мэйлин еще сильнее сблизилась с мужем. В 1934 году Чан Кайши изгнал войска китайской Красной армии с их территорий на юго-востоке страны. Вместе с мужем Мэйлин посетила недавно освобожденные районы. Продолжавшаяся несколько лет оккупация и боевые действия разорили обширные территории. Мэйлин писала: «Тысячи ли плодородных рисовых полей теперь пребывают в запустении; сотни тысяч семей считаются бездомными». В деревнях дома «стояли с распахнутыми настежь дверями. Внутри в беспорядке валялась изуродованная мебель. Стены были обуглены и закопчены после судорожных попыток сжечь дома… Все имущество было сломано. Разруха и смерть безмолвно распространялись по всей деревне»
[373]. Однажды Мэйлин споткнулась о человеческий череп. В другой раз, проходя мимо маленькой пагоды, Мэйлин заметила лежавшего в тени юношу – глаза его были открыты, он казался истощенным. Мэйлин велела своему охраннику узнать, какая помощь нужна этому человеку. Вернувшись, охранник сообщил: «Он уже умер!» Образы «опустевших крестьянских хозяйств и разоренных деревень» преследовали Мэйлин в сновидениях. Случались происшествия и пострашнее. Когда армия Чан Кайши окружила отряд красных, оставшийся в тылу врага вести партизанскую войну, солдаты пожелали сдаться и в доказательство серьезности своих намерений убили командира и отправили его голову Чан Кайши.
Несколько раз жизнь Мэйлин висела на волоске. Однажды ночью в полевом штабе Чан Кайши в Наньчане Мэйлин разбудили звуки выстрелов, доносившиеся со стороны городской стены. Это была неожиданная атака партизан-коммунистов. Мэйлин быстро оделась и начала «отбирать те бумаги, которые ни в коем случае не должны были попасть в руки врагов. Я положила документы поближе к себе, чтобы сжечь, если нам придется покинуть дом. Потом я взяла свой револьвер, села и стала ждать, что будет дальше. Я слышала, как мой муж отдавал охране приказ встать в оцепление, чтобы мы могли прорваться с боем, если нас на самом деле окружили коммунисты». Страха она не испытывала. «Я думала лишь о двух вещах: о документах, содержавших сведения о передвижении и расположении наших войск, и о своей решимости застрелиться, если попаду в плен». Нападение удалось отбить, «и мы снова легли спать».
Младшая сестра снова оказалась в гуще событий. Она очень хотела помочь мужу. За наставлениями Мэйлин всегда обращалась к матери. После смерти госпожи Сун эту роль взяла на себя Айлин
[374]. Старшая сестра в течение многих лет призывала Мэйлин приобщиться к вере, порой раздражая этим Младшую сестру. Теперь же Айлин начала проводить в старом семейном доме еженедельные молитвенные службы в память о матери и убеждала Мэйлин посещать их, чтобы скорбеть об усопшей. Эти службы сотворили с Мэйлин чудо. Она писала: «Меня привели обратно к Богу моей матери. Я поняла, что есть сила, превосходящая мою. Поняла, что Бог есть. Но рядом уже не было матушки, чтобы помолиться за меня. Видимо, задача оказать духовную помощь генералу возлагалась на меня». Мэйлин решила «всем сердцем, душой и разумом постараться исполнить волю Божию» и усердно молилась, «чтобы Бог дал мне возможность узнать Его волю». В конце концов она почувствовала, что Бог услышал ее и направил на путь истинный: «Бог дал мне одну работу [sic], чтобы сделать ее для Китая»
[375]. Этой «работой» стала пропаганда «движения за новую жизнь».
О том, что обществу нужны перемены, Чан Кайши задумался во время своих поездок по освобожденным от красных территориям. Коммунистическая идеология, в частности концепция классовой борьбы, вызывала у Чан Кайши стойкое неприятие еще со времен его визита в Москву десять лет назад. Беднякам внушалось, что грабить богатых – это правильно; наемных работников убеждали предавать работодателей; детей призывали отрекаться от родителей. С точки зрения Чан Кайши, подобный подход «подрывал все основополагающие принципы» традиционной китайской этики. Он взял на себя задачу возродить нравственно-этические нормы старого Китая, в которых главное место отводилось верности и чести. Весной 1934 года в Наньчане генералиссимус дал старт «движению за новую жизнь»
[376].
Мэйлин целиком посвятила себя этому делу, хотя для нее движение имело несколько иной смысл. Во время поездок с мужем по центральным районам страны она впервые в жизни увидела настоящий Китай. Словно иностранка, выглянувшая из-за позолоченных ширм Шанхая, Мэйлин увидела Китай грязным, вонючим, захламленным и агрессивным. Мужчины расхаживали полуголыми. Мальчишки и даже взрослые мочились на углах улиц. Китай предстал перед Мэйлин «старым, зачуханным и отвратительным»
[377]. Она отмечала, что «прогулка по многолюдным и неопрятным улочкам города где-нибудь в глубинке беспокоит ее сильнее, чем опасности полета в условиях плохой видимости»
[378]. Она горела желанием превратить свою родину в страну, которой могла бы гордиться, и считала, что население необходимо приучить к порядку и хорошим манерам.
Супруги договорились, что «движение должно начаться с простых задач и продолжиться более сложными… от практических вопросов к идейным». Прежде всего они попытались объяснить населению, как следует себя вести. Мэйлин утверждала, что «если человек неряшлив и неопрятен в своем внешнем облике… он так же небрежен и в мыслях»
[379].
