Мэйлин решила, что сумеет защитить свои интересы только в том случае, если казной Тайваня будет распоряжаться кто-нибудь из ее кровных родственников. Она попыталась убедить мужа на предстоящем конгрессе назначить министром финансов своего пятидесятишестилетнего племянника Дэвида, утверждая, что его вклад в дело националистов так и не получил признания
[668].
Чан Кайши рассердился. Дэвида наряду с семьей Кун многие националисты обвиняли в потере материковой части Китая. Дэвид никогда не работал в тайваньском правительстве и даже никогда не жил на Тайване. Кроме всего прочего, Чан Кайши считал Дэвида причастным к тому, что Никсон изменил свою политику и начал сближение с Пекином. А поскольку Никсон как раз собирался в Пекин, Мэйлин выбрала для своей просьбы наименее подходящий момент. Младшая сестра словно спятила. На самом деле ее охватила паника. При националистах не было такого периода, чтобы ее семья, в которую входил Чан-отец, но не Чан-сын, не владела бы ключами от государственной казны. Будущее страшило ее. Она просто не имела возможности ждать более подходящего времени для разговора с мужем – он мог умереть в любую минуту.
Мэйлин продолжала досаждать Чан Кайши просьбами, и он, считая это невыносимым, начал избегать ее. Теперь Чан Кайши желал общаться только с Цзинго, который приходил почти каждый вечер, чтобы поужинать с отцом. Если Цзинго задерживался, Чан Кайши ждал его; без сына он не садился за стол. Едва появлялся Цзинго, Чан Кайши оживал. После ужина отец с сыном отправлялись кататься на машине. (К своему приемному сыну Вэйго Чан Кайши не проявлял никакого интереса и сразу же после встречи выпроваживал его прочь.) Когда Цзинго не было рядом, Чан Кайши для успокоения читал дневник сына. Однажды Цзинго отправился на Куэмой инспектировать остров. Чан Кайши посоветовал сыну отдохнуть там несколько дней, а сам не находил себе места, пока тот не вернулся
[669].
Наконец Чан Кайши смягчился и согласился встретиться с женой. На вечеринке в честь ее семьдесят четвертого дня рождения Чан Кайши вел себя с супругой весьма любезно. Мэйлин ухватилась за этот шанс и вновь попыталась пристроить своего племянника: следующее правительство должны были сформировать в ближайшее время. Чтобы произвести на Чан Кайши хорошее впечатление, Дэвид (по подсказке Мэйлин) явился к нему в гости. Однако своим присутствием он лишь действовал генералиссимусу на нервы, и Чан Кайши разозлился на Мэйлин. В тот период Чан Кайши напрямую называл жену человеком, который будет вести себя «беззастенчиво», если дать ему волю. «Никогда, ни в коем случае больше не подпущу [эту] женщину к себе», – написал он в дневнике 12 июня 1972 года. Теперь Чан Кайши видел в Дэвиде единственный источник всех своих бед: «Стыд, унижение, ненависть и ярость – они не оставляют меня ни на миг. Причина моего недуга [Дэвид]. Причина позора моей страны – тоже он»
[670].
Эти слова были записаны 11 июля 1972 года. Двадцатого июля поездка на автомобиле вместе с Мэйлин привела Чан Кайши в состояние «досады и раздражения»
[671]. Вполне возможно, что супруга вновь подняла вопрос о работе для Дэвида, и Чан Кайши решил, что «терпит страдания». Двадцать первого июля генералиссимус одобрил окончательный состав правительства Цзинго, отчетливо дав понять, что Дэвид не включен в него
[672]. Эта запись стала последней в дневнике Чан Кайши. На следующий день, 22 июля, с ним случился обширный инфаркт. Чан Кайши впал в кому, которая продлилась шесть месяцев
[673].
В начале 1973 года Чан Кайши пришел в себя. Очень слабый и немощный, он задержался в этом мире еще на два года и умер в больнице 5 апреля 1975 года в возрасте восьмидесяти семи лет. Он сам выбрал место, где его должны были похоронить: в живописном уголке рядом с грандиозным мавзолеем Сунь Ятсена в Нанкине. Поскольку Нанкин находился в коммунистическом Китае, Чан Кайши распорядился поместить гроб с его телом на вилле в предместье Тайбэя, Цыху, в ожидании того дня, когда на материке падет коммунистический режим.
В последние годы жизни Чан Кайши его отношения с Мэйлин стали теплыми и спокойными. Она смирилась с реальностью и не скупилась на нежность к умирающему мужу, сидела с ним, беседовала, составляла ему компанию. Незадолго до его смерти у Мэйлин выявили рак груди. Об этой самой серьезной и опасной болезни за всю свою жизнь она ни словом не обмолвилась мужу – в отличие от прежних постоянных жалоб на свои сравнительно легкие недомогания. Перед тем как уехать на операцию, Мэйлин велела слугам передать мужу, что у нее грипп и она избегает контактов с ним, чтобы не заразить его
[674]. Мэйлин искренне заботилась о муже. И знала, что муж заботится о ней.
После смерти Чан Кайши Мэйлин выплакалась наедине с собой. На публике никто не видел ее слез, она решительно отдавала распоряжения и на всем протяжении похорон держала себя в руках. Она казалась олицетворением достоинства и глубочайшей скорби
[675]. В отличие от нее, Цзинго рыдал при всех, пока не лишился чувств, его пришлось вести под руки. В какой-то момент Мэйлин предложила врачам сделать ему инъекцию успокоительного (ее не сделали). Эта демонстрация безутешного горя выглядела совершенно неожиданно. Плотно сложенному, похожему на медведя Цзинго было за шестьдесят, он возглавлял диктаторский режим, и все знали, что он умеет контролировать свои эмоции. Но на этот раз он не смог справиться с горем. Оно оказалось не только острым, но и длительным
[676]. Спустя долгое время после смерти отца Цзинго продолжал писать мачехе такие письма:
«Я сидел один в тишине Шилиня [официальной резиденции Чан Кайши], в постели отца, думал о нем и тосковал по нему всем сердцем. Тем вечером вся моя семья ужинала в Цыху, чтобы составить покойному отцу компанию. Печалью и скорбью пронизано все мое существо…
Прошлой ночью я уснул в Цыху, под осенним ветром и осенним дождем; в воздухе уже ощущался намек на холода…
