В контексте групповой деятельности наука в конечном итоге действительно ведет себя байесовским и попперовским образом, даже если это не свойственно отдельным ученым. Отказ от байесовских и попперовских критериев определения науки, потому что некоторые известные ученые не ведут себя подобным образом, вызван ошибочным применением этих критериев к отдельным личностям, хотя эти критерии следует применять к научному сообществу в целом. Не важно, насколько упорными были Уэйкфилд, Бландлот или кто-либо еще в своих убеждениях. Не имеет значения, что сторонники теорий отказываются изменить свое мнение, даже если горы данных не соответствуют поддерживаемой ими идее. Важно лишь то, что с течением времени, рано или поздно, новые поколения ученых проводят ревизию имеющихся данных и бросают вызов теориям, которые не согласуются с наблюдениями.
В конце концов, научные общества компенсируют недостаток самокритичного мышления у человека. Именно это и наблюдали Латур и Вулгар в своем антропологическом исследовании рабочей лаборатории, упомянутом в главе 10 (т. е. в книге «Лабораторная жизнь»). Если комментарии о том, что строгость, с которой ученые проверяют теории, зависит от ресурсов, которые надо на это затратить, вызывают раздражение ученых, это лишь свидетельствует об отсутствии у них самокритичности. На самом деле критика в адрес недостатков отдельных ученых лишь подчеркивает важную роль научного сообщества в побуждении к критическому мышлению. Возражения рецензентов, которые ученые должны преодолеть в экспериментах (или нет, в зависимости от результатов экспериментов), представляют собой продукт критического мышления других членов общества, вынуждающих строго оценивать гипотезу, даже если ученые не склонны проверять свои гипотезы самостоятельно.
Как предубеждения научного сообщества препятствуют прогрессу
Как бы ни была похвальна способность научного сообщества преодолевать индивидуальные предубеждения, за это приходится платить, а иногда и очень дорого.
Поскольку замена одного научного убеждения на другое иногда длится дольше человеческой жизни, прогресс своей неторопливостью может сводить с ума тех, кто всю жизнь пытается добиться изменений. Научное сообщество состоит из индивидов, имеющих глубокие предубеждения, и оттого временами выражает столь же глубокие предубеждения в масштабах науки.
Ярким свидетельством такого общественного поведения является знаменитый пример родовой лихорадки среди женщин, рожающих детей в середине 1800-х годов. В больницах по всей Европе были родильные отделения, где у женщин могли принимать роды. Родовая лихорадка — это очень тяжелая болезнь, от которой страдают некоторые только что родившие женщины. Смертность от родовой лихорадки была довольно высокой и в некоторых случаях доходила до 30 %.
Причины родовой лихорадки были неизвестны, но молодой врач по имени Игнац Земмельвейс, работавший в клинике общего профиля в Вене, обратил внимание на некоторые поразительные характеристики этого заболевания. Сначала казалось, что это заболевание связано с больницами. Было хорошо известно, что женщины, рожавшие вне больниц, страдали от этого заболевания гораздо реже. Это не было проблемой социально-экономического статуса, поскольку даже у бедных женщин, которые рожали прямо на улицах Вены, показатели заболеваемости были ниже. Еще одна проблема, привлекшая внимание Земмельвейса, заключалась в том, что в больнице было два разных родильных отделения, в одном из которых уровень смертности от родовой лихорадки был намного выше, чем в другом. Этот факт был настолько широко известен, что роженицы умоляли принять их в отделение с меньшей смертностью. Эта разница обеспокоила молодого Земмельвейса, и он начал детальное сопоставление различий между двумя отделениями, чтобы попытаться выяснить причину. Оказывается, отделение с более высоким уровнем смертности было менее заполнено, поэтому переполненность палаты не могла послужить причиной заболевания
[244]. Второе отличие заключалось в том, что персонал отделения с более низкими показателями заболеваемости был укомплектован студентами-акушерами, тогда как отделение с более высокими показателями было укомплектовано студентами-медиками. Оставалось неясным, как это могло влиять на заболеваемость.
В 1847 году Якоб Коллечка, профессор судебно-медицинской экспертизы, которым Земмельвейс очень восхищался, умер от пореза скальпелем, полученного во время вскрытия трупа. Когда было проведено вскрытие Коллечки, у него обнаружилось много патологических признаков, которые очень напоминали родовую лихорадку. Земмельвейс предположил, что какое-то вещество, выделяемое трупами, вызывает лихорадку во время родов. По предположению Земмельвейса, причина того, что женщины чаще заболевали лихорадкой во время родов в отделении, где работают студенты-медики, заключалась в том, что студенты-медики передавали болезнь от трупов беременным женщинам (стажеры-акушеры не участвовали во вскрытии трупов). Исходя из этой теории, Земмельвейс ввел практику мытья рук студентов-медиков хлорированной известью (гипохлоритом кальция) между вскрытием трупа и родами. После этого уровень смертности от лихорадки снизился на 90 % в отделении, в котором обучаются студенты-медики, и опустился до того же уровня, что и в отделении, где работают акушерки. В следующем году Земмельвейс ввел промывание инструментов, контактировавших с пациентами, и в этой австрийской больнице практически исчезла родовая лихорадка. Позже, когда студенты Земмельвейса распространили эту методику в других больницах, уровень смертности там упал примерно так же. По любым стандартам это было значительным достижением, которое не только спасло огромное количество жизней и предотвратило множество страданий, но и дало науке фундаментальное представление о причинах родовой лихорадки — по крайней мере, должно было. Хотя Нобелевская премия еще не была учреждена, можно предположить, что доктор Игнац Земмельвейс получит большое признание за свои достижения; однако, к сожалению, этого не произошло.
Медицинский истеблишмент категорически отверг выводы Земмельвейса. В этом отказе сошлось несколько причин, и ради справедливости следует признать, что Земмельвейс публиковал свои выводы крайне бессистемно. Он писал письма другим врачам, а его ученики публиковали отчеты, но сам он не публиковал никаких научных отчетов до 1858 года, а свою основную работу написал только в 1861 году. Тем не менее почти все его умозаключения были отвергнуты по ряду причин.
Во-первых, интерпретация Земмельвейса противоречила почти всем догмам, касающимся болезней, утверждавшим, что болезнь вызывается дисбалансом жидкостей человеческого тела и передается по воздуху с испарениями. Болезнь каждого человека была индивидуальной в зависимости от дисбаланса в организме. Было очень трудно, скорее даже невозможно вписать открытия Земмельвейса в эту догму. Поразительно, но главное возражение против его выводов заключалось в том, что поскольку у него не было теории, объясняющей механизм, посредством которого может передаваться болезнь от трупов, как можно считать правильными его наблюдения? Важно помнить, что теория микробов — идея о том, что болезнь обусловлена микроскопическими бактериями и вирусами — в то время не существовала. Как мог трупный материал передавать болезнь, если в исходном материале отсутствует сущность, способная вызвать болезнь? Это еще один пример того, как классическое и неправильно понятое применение «научного метода» не соответствует тому, что на самом деле делает наука. Наблюдение не является идеальным арбитром для наших утверждений о знании, так как наблюдение может быть ошибочным — значит, нужно оспаривать наблюдение. Гипотетико-дедуктивную согласованность можно восстановить, модифицируя теории или игнорируя данные. И то, и другое случается на каждом шагу. Также можно предположить, что в отказе признать выводы Земмельвейса присутствовал эмоциональный компонент, поскольку врачи не стремились признать, что их руки были грязными, что им нужно мыться чаще и что они убивали тысячи пациентов каждый год из-за собственного невежества и отсутствия гигиены.
