Тревога из-за перемен и жажда стабильности, как правило, укрепляют в обществе традиционные, хорошо известные паттерны (наборы стереотипных поведенческих реакций или последовательностей действий). В исламском мире это были паттерны патриархальные, присущие не только арабскому племенному миру, но и доисламским обществам – византийскому и сасанидскому. Идеи Газали оказались очень влиятельны и в его время, и спустя много столетий после его смерти, поскольку это был период растущего беспорядка, время тревог, бросивших на цивилизованную жизнь свою тень, время нестабильности, в конце концов обернувшейся цепью катастроф.
8. Явление тюрков
120–487 годы п. Х.
737–1095 годы н. э.
Что вызывало эту тревогу? Ответ следует искать в политической истории, разворачивавшейся одновременно с теми интеллектуальными движениями, о которых я уже упомянул. С дней Пророка и до первых двух столетий эры Аббасидов мусульмане имели все основания полагать, что живут в самом центре цивилизованного мира. Европейская культура в то время была скорее мертва, чем жива. Индия распалась на множество маленьких княжеств. Буддизм отступил в Китай; и хотя верно, что во времена династий Тан и Сун Китай пережил блистательное возрождение, сделавшее его достойным соперником мусульманской цивилизации, он всё же находился слишком далеко, чтобы китайские события находили серьезный отзвук в Месопотамии или в Египте.
Если мусульманские земли были сердцем мира, то и ведущей движущей силой мировой истории стало стремление усовершенствовать мусульманскую общину и распространить ее на весь мир. Все серьезные проблемы того времени: борьбу между шиизмом и ортодоксией, философией и богословием, персами и арабами – легко было объяснить с этой точки зрения. Долгое время наблюдатели-оптимисты, глядя на мировые события, могли видеть в них прогресс. Святое чудо, расцветшее в Мекке и Медине, продолжало менять мир. Ислам расширялся всё более, проникал всё глубже, круги от него расходились всё дальше по мировым водам. Слабели даже индуисты в сердце Индостана. Даже в черной Африке, южнее Сахары, появлялись новообращенные мусульмане. Лишь Китай и Европа, охваченная Темными веками, оставались совсем вне исламского влияния. Но, казалось, лишь вопрос времени, когда ислам выполнит свое предназначение и просветит даже эти отдаленные регионы.
Однако мечта об идеальном обществе, полном благочестия и справедливости, всё ускользала – и наконец начала меркнуть. На самой вершине силы и славы халифат начал трещать по швам. Конечно, задним числом историки могут сказать, что такой исход легко было предвидеть еще до восхождения на вершину. Всё началось, когда власть перешла к Аббасидам.
Мы помним, как это произошло: новые властители заманили всех Омейядов в ловушку и жестоко убили. Точнее, не всех. Один аристократ из рода Омейядов избежал гибельного пира. Этот человек, последний Омейяд, юноша по имени Абдуррахман
[26], переодетым бежал из Дамаска в Северную Африку и не останавливался, пока не достиг самого дальнего форпоста исламского мира – Андалусии
[27]. Еще чуть дальше – и он оказался бы в христианской Европе.
Абдуррахман произвел на местных жителей большое впечатление. Несколько твердолобых мятежников-хариджитов, обретавшихся здесь, на краю земли, присягнули юноше на верность. Здесь, в Испании, очень далеко от мусульманской столицы, люди мало знали о новом багдадском режиме и никакой лояльности к нему не чувствовали. Андалусийцы привыкли думать об Омейядах как о правителях; и вот Омейяд во плоти явился перед ними и пожелал стать их правителем. В менее смутные времена Абдуррахмана, быть может, просто назначили бы здесь губернатором, и народ бы с этим согласился. Сейчас же народ признал его правителем, и Андалусия отложилась от халифата и сделалась независимым государством. Теперь история ислама разворачивалась вокруг не одного, а двух центров.
Поначалу это был лишь политический раскол; но по мере того, как Аббасиды слабели, андалусийские Омейяды начали провозглашать себя не только независимыми от Багдада, но и халифами. И все вокруг, на расстоянии нескольких сотен миль, отвечали: «О да, государь, разумеется, Вы халиф, повелитель мусульман, по Вам сразу видно!» Так халифат распался надвое.
Притязания Омейядов выглядели довольно обоснованными: ведь Кордова, столица Андалусии, в то время была величайшим и славнейшим городом Европы. В лучшие годы в Кордове жили полмиллиона человек, она могла похвастаться сотнями бань, больниц, школ, мечетей и других общественных зданий. Имелось здесь и множество библиотек, и в величайшей из них, как рассказывали, хранилось около пятисот тысяч книг. Были в Испании и другие крупные города, с населением в пятьдесят тысяч человек и более, в то время как население крупнейших городов христианской Европы не превышало двадцати пяти тысяч человек. Некогда могучий Рим теперь превратился в деревушку, с населением меньше, чем в Дейтоне, штат Огайо: горстка крестьян и разбойников, кое-как выживавших среди руин.
Итак, поначалу политический раскол в исламе, казалось, вовсе не означал раскола или упадка для исламской цивилизации. Андалусия активно торговала с остальным цивилизованным миром. Она поставляла древесину, зерно, металлы и другое сырье в Северную Африку и через Средиземное море в Срединный мир, а из этих регионов импортировала предметы роскоши, керамику, мебель, дорогие ткани, пряности и тому подобное.
Торговля с христианскими странами к северу и к западу от Андалусии, напротив, почти не велась – не столько из-за какой-либо враждебности между этими регионами, сколько потому, что христианской Европе практически нечего было предложить, да и денег у нее не было.
Мусульмане составляли в Андалусии большинство, но также здесь обитало немало христиан и иудеев. Омейядская Испания, возможно, имела разногласия с Багдадским халифатом, однако строила свою жизнь в целом по тем же принципам, отточенным в эпоху мусульманских завоеваний. И в христианской, и в иудейской общинах были собственные религиозные лидеры и судебные системы, они вольны были совершать свои обряды и жить по своим обычаям. Если христианин или иудей вступал в спор с мусульманином, их дело разбирал мусульманский суд по исламским законам, а споры христиан или иудеев между собой разрешали их собственные судьи по собственным законам.
Немусульмане должны были платить особый налог, однако были освобождены от налога на благотворительность. Их не брали на военную службу и не позволяли занимать высшие государственные посты, но все прочие должности и занятия были для них открыты. Христиане, мусульмане и иудеи жили в этой империи в мире и дружбе, с той лишь оговоркой, что верховная политическая власть принадлежала мусульманам – и что, возможно, от них исходило некое ощущение превосходства, порожденное уверенностью, что их общество и культура стоят на высшей ступени цивилизации: примерно так же американцы и европейцы склонны сейчас смотреть на жителей стран Третьего мира.
