Проповедь Ибн Таймии состояла из трех основных пунктов. Во-первых, говорил он, с исламом все в порядке: в откровениях нет ничего ложного, и вовсе не заблуждение считать, что правоту ислама доказывают победы мусульман. Проблема, утверждал он, в самих мусульманах: они перестали следовать «подлинному» исламу, поэтому Бог и сделал их слабыми. Чтобы вернуть себе прежние победы, мусульмане должны вернуться к Книге и очистить ислам от всех новых идей, истолкований и новшеств: необходимо вернуться к религии Мухаммеда и его сподвижников, к их идеалам и ценностям, даже к материальным элементам их повседневной жизни; самые древние правила и есть самые лучшие. Такова была суть учения Ибн Таймии.
Во-вторых, Ибн Таймия утверждал, что джихад есть ключевая обязанность каждого мусульманина, наряду с молитвой, постом, воздержанием от лжи и другими священными практиками; под словом «джихад» Ибн Таймия понимал вооруженную борьбу. Умма, учил он, была особенной общиной, поскольку все там были воинами. Никакие иные пророки, получавшие послания от Бога, не «учили всех людей тому, что хорошо для всех, и не запрещали всем того, что для всех дурно». Некоторые из них «совсем не поднимали оружия», другие «сражались лишь за то, чтобы изгнать врага из своей земли, или чтобы освободить угнетенных от угнетателей». На взгляд Ибн Таймии, такое ограниченное, оборонительное понимание джихада неверно: джихад означает активную, даже вооруженную и кровавую борьбу не только ради защиты своей жизни, дома и достояния, но и для того, чтобы расширить сообщество повинующихся Аллаху.
Ибн Таймия и сам отправился на войну против монголов. Те монголы, с которыми он сражался, к этому времени уже обратились в ислам – и это поставило вопрос о том, как мусульманам сражаться с мусульманами. Ибн Таймия отвечал на это так: воевать с этими мусульманами – подлинный джихад, ибо это не настоящие мусульмане. Противостоял он и христианам, и иудеям, и суфиям, и мусульманам всех направлений, кроме своего собственного – особенно шиитам. Однажды он услышал, как какой-то христианин насмехается над Пророком, и в ту же ночь вдвоем с другом выследил этого христианина и избил.
Думаю, понятно, почему агрессивная позиция Ибн Таймии находила отклик у немалого числа современников. В сущности, он говорил: «Нельзя подчиняться язычникам-монголам и крестоносцам: сплотимся и дадим им отпор, ища силу в единстве, а единство – в едином учении!» Подобные призывы всегда находят слушателей в обществе, которому угрожают чужеземные захватчики – а к этому времени исламское общество находилось под ударом уже более века.
Ибн Таймия еще расширил список тех, против кого следует вести джихад – включил в него не только немусульман, но и еретиков, отступников, раскольников. В эти категории попали мусульмане, пытавшиеся изменять ислам или порождавшие разделения своими толкованиями Корана и хадисов, отступавшими от буквального понимания этих текстов.
Ибн Таймия никогда не соглашался признать, что продвигает собственное истолкование писаний в ущерб всем остальным. Он настаивал, что стремится истребить любые истолкования как таковые, ибо они слишком ненадежны, и побуждает мусульман вернуться к самой Книге – что предполагало, что Коран (и хадисы) существуют в некоей абсолютной форме, свободной от человеческих интерпретаций.
Можно было бы возразить, что борьба с еретиками и раскольниками не в духе раннего ислама. Да, в то время шли споры о наследовании титула халифа – и порой кровавые споры. Но и сам Мухаммед, и его ранние последователи в целом соглашались, что, кто хочет быть мусульманином – тот мусульманин и есть. (Бывают «лицемеры» – предатели, которые притворяются мусульманами, чтобы разложить общину изнутри; но это совсем другое дело.) Всех, кто считает себя мусульманином, принимают в общину, и в том, что же на самом деле значит «быть мусульманином», сама община дальше и разбирается. Но Ибн Таймия настаивал: есть лишь один способ быть мусульманином, лишь один путь, который каждый мусульманин и должен принять и ему следовать. Никакие истолкования здесь не требуются: все, что должен знать каждый об исламе, изложено в Книге, черным по белому.
Ибн Таймия идеализировал жизнь в ранней мусульманской общине, называя сподвижников Мухаммеда «аль-салаф аль-салих» – «благочестивыми (или непорочными) начинателями». Его учение, в различных вариациях, не раз возрождалось в Индии и Северной Африке и под именем салафизма дожило до наших дней. В новостных сюжетах, посвященных «исламистам», нередко звучит слово «салафиты». А началось всё здесь, в тени монгольского геноцида.
При жизни у Ибн Таймии было не слишком много последователей. Народные массы не слишком им интересовались – возможно, потому, что он запрещал мусульманам фольклорные обычаи и обряды, давно уже вошедшие в народную религиозность, а также посещение святых мест. Кроме того, Ибн Таймия провозглашал, что почитание людей, даже великих, противоречит принципам Благочестивых Начинателей.
Властям он нравился еще меньше, поскольку отвергал привычные правила и установления. Призванный на суд улемов, чтобы защитить перед ними свое учение, Ибн Таймия заявил, что не признаёт их авторитет, что они потеряли легитимность, приняв множество истолкований и новшеств. По каждому обсуждаемому пункту своего учения Ибн Таймия упирался как мог. Сами обсуждаемые вопросы для немусульман звучат как сугубо технические: например, становится ли развод, о котором объявлено три раза, просто завершенным или неоспоримо завершенным? Общепризнанные авторитеты говорили: неоспоримым. Ибн Таймия возражал: он завершен, однако оспорить его можно. В этом случае спор кончился тем, что власти бросили Ибн Таймию в тюрьму. Вообще за решеткой он провел немало времени – и, собственно говоря, там и умер.
Ибн Таймия не воплощает в себе ни ислам как таковой, ни даже ислам тринадцатого столетия – и в то время было множество других школ и подходов – однако именно то, за что невзлюбили его клирики и представители власти, для многих простых людей стало причиной им восхищаться. Ибн Таймия принадлежал к школе мусульманской юриспруденции, основанной Ибн Ханбалом, ученым эпохи Аббасидов, неустанно сражавшимся с идеями верховенства и самодостаточности разума. Ибн Ханбал поощрял самое буквальное понимание Корана и самые буквалистские методы его применения, даже рассуждения по аналогии отрицал, считая их неправомерным расширением традиции; так же поступал и Ибн Таймия. Оба были жесткими, волевыми, несгибаемыми борцами. И то, что оба за свои идеи попадали в тюрьму, придало их учениям дополнительный ореол, независимо от их интеллектуальных достоинств.
В истории людям не раз случалось отождествлять мужество с правотой: бывает такое и в наши дни. Так, ведущий ток-шоу Билл Мар потерял работу на телевидении за то, что назвал террористов-самоубийц Одиннадцатого Сентября «храбрыми парнями». Общепринятые приличия требуют не приписывать тем, чьи идеи и действия мы расцениваем как зло, никаких положительных черт. К сожалению, такое приравнивание мужества к правоте многих заставляет думать, что истинность суждения доказывается его мужественной защитой – как будто трус не бывает прав, а храбрец не способен заблуждаться. Эта ошибка сослужила хорошую службу Ибн Ханбалу, а затем и Ибн Таймии.
Рассказывают, что Ибн Таймия написал около четырех тысяч памфлетов и пять сотен книг. Этим он заронил в почву ислама новое семя. Не сразу оно проросло и расцвело – однако и не погибло. Оно просто лежало под поверхностью исламской культуры, готовое прорасти, когда обстоятельства начнут ему благоприятствовать. Так и случилось четыре с половиной века спустя.
