На столетия смут и бед, завершившиеся монгольским геноцидом, исламское общество нашло и другой ответ, более мягкий и более популярный, чем салафизм – и это был расцвет суфизма, столь же свободного и недогматичного, сколь жестка и буквалистична была идеология Ибн Таймии. В сущности, экстатический суфизм (в отличие от «трезвого суфизма») беспокоил Ибн Таймию едва ли не больше, чем язычники-завоеватели: неверные – в конечном счете, лишь внешние враги, угрожающие только физически, а суфии – враги внутренние, они ослабляют и разлагают Умму изнутри, ибо подрывают единство учения, на котором Умма стояла и стоять будет.
Суфизм – характерный для ислама тип мистицизма, имеющий некоторые общие идеи и импульсы с мистицизмом индуистским и буддистским. Суфиями называли себя люди, которые, будучи недовольны бюрократизацией религии, обращались к своему внутреннему миру и искали пути достижения мистического единства с Богом.
Цель свою все суфии понимали примерно одинаково, однако в вопросе о том, как ее достичь, их мнения сильно различались, поэтому разные суфии использовали различные духовные техники. Всякий раз, когда кто-то из суфиев достигал прорыва, молва об этом распространялась, и к просветленному или просветленной стекалось множество искателей трансцендентного, в надежде зажечь от его харизмы собственное пламя. Так вокруг видных суфиев возникали «суфийские братства»: группы искателей, которые вместе жили, трудились, занимались духовными практиками под руководством учителя, именуемого шейхом или пиром (оба слова означают «старец», одно по-арабски, второе по-персидски).
Как правило, несколько ближайших учеников шейха впоследствии также становились шейхами и в этом качестве получали признание. Когда шейх умирал, один из этих учеников мог унаследовать его авторитет и возглавить общину. Другие же могли уйти и основать собственные общины, в которых использовали те же мистические методы, что и их учитель, однако привлекали учеников уже во имя свое. Так суфийские братства развивались и превращались в суфийские ордена, где традиции мистического делания передавались непосредственно от учителя к ученику, на протяжении многих лет, десятилетий и веков.
Успешные суфийские ордена могли похвастаться множеством просветленных шейхов одновременно, живущих в разных местах, часто вместе со своими мюридами (учениками, духовными «подмастерьями»), в обителях, именуемых ханака, которые одновременно служили гостиницами и давали приют путешественникам. Можно сказать, что суфийские братства стали мусульманским эквивалентом христианских монашеских орденов, которые в том же Средневековье строили по всей Европе мужские и женские монастыри, места, куда люди удалялись от дел мирских, чтобы уделить внимание своей духовной жизни.
Однако между суфийскими братствами и монашескими орденами имелись серьезные различия. Прежде всего, в каждом монастыре имелся строгий устав, которому монахи или монахини, под руководством аббата или аббатисы, обязаны были следовать. Суфийские братства были куда более свободны и неформальны, в них было гораздо больше товарищества и гораздо меньше иерархии и подчинения.
Далее, принять обеты любого из христианских монашеских орденов означало отречься от мира и в той или иной степени приступить к «умерщвлению плоти». Дело в том, что христианство сосредоточивалось в первую очередь на личном спасении, а спасение почиталось необходимым, поскольку все люди запятнаны «первородным грехом» – открытием сексуальности в Эдемском саду. За этот грех люди и подверглись заточению в телах, живущих (и умирающих) в материальном мире.
Монахи и монахини присоединялись к ордену именно для того, чтобы отделиться от мира, воплощающего в себе падшее состояние человека. Их практики были направлены на наказание тела, ибо в теле они видели источник зла. Разумеется, монахи жили в безбрачии, ибо духовность христианство рассматривало как средство от сексуальности.
В исламе же акцент делался не на личном спасении отдельной души, а на построении совершенного общества. Люди в нем – не грешники, которых надо спасать, а слуги, призванные повиноваться. Они рождаются невинными, способными и вознестись до величайшего благородства, и рухнуть в глубочайшую пучину порока
[45]. Мюриды присоединялись к суфийскому ордену, желая не спастись, а подняться выше; их ритуалы были направлены не на мучение и умерщвление тела, а на то, чтобы полностью сосредоточиться на Аллахе; если они, например, постились, то не для того, чтобы изнурить плоть, а чтобы укрепить выдержку. Они не ставили знак равенства между духовностью и безбрачием и не удалялись от мира. Суфии и будущие суфии вполне могли заниматься различными ремеслами, покупать и продавать, жениться, растить детей и воевать.
Некоторые суфийские братства превратились даже во что-то вроде рыцарских орденов: они принимали моральный кодекс, называемый футувва и очень напоминающий европейские представления о рыцарской чести, доблести и куртуазной любви. Шло ли это влияние с Запада на Восток или наоборот – спорный вопрос, который мы здесь обсуждать не станем.
Так или иначе, идеалы футуввы суфии иллюстрировали красочными и поэтическими рассказами о мусульманских героях времен начала общины. В одной из таких историй рассказывается, как некоего молодого путешественника схватили за убийство старика. Сыновья жертвы привели его к халифу Умару. Путешественник признал себя виновным. Были смягчающие обстоятельства, но он не стал на них ссылаться: он отнял человеческую жизнь и готов был отдать свою взамен. Просил лишь об одном: нельзя ли отложить казнь на три дня, чтобы он мог вернуться домой и уладить одно дело? Дома у него остался ребенок, сирота, живущий на его попечении; наследство этого ребенка он зарыл в месте, о котором никто не знает – и, если умрет, не откопав клад, сирота останется без гроша. Несправедливо, чтобы ни в чем не повинный ребенок пострадал из-за преступления своего опекуна.
– Если сегодня ты меня отпустишь, – сказал убийца, – клянусь, через три дня я вернусь и безропотно пойду на казнь.
– Что ж, да будет так, – отвечал халиф Умар, – но с одним условием: оставь вместо себя заместителя. Того, кто согласится пойти на казнь вместо тебя, если ты не вернешься.
Тут молодой путешественник призадумался. В этих краях у него не было ни родных, ни друзей. Где найти незнакомца, который поверит ему и ради него рискнет своей головой?
Однако Абу Зарр, один из сподвижников Пророка, объявил, что готов стать его заместителем. С этим убийца и отбыл.
Прошло три дня, но он не возвращался. Никто этому не удивился, но все оплакивали беднягу Абу Зарра, который, верный своему слову, пришел и положил голову на плаху. Палач уже смазал топор и готов был рубить, как вдруг на площадь вылетел убийца на взмыленном коне, весь в пыли и в поту.
– Простите, простите, – вскричал он, – я опоздал! Но вот я! Начинайте казнь!
Все, кто собрался на площади, были поражены:
– Ты же был свободен, ты избежал наказания! Никто бы не нашел тебя и не привез обратно. Почему же ты вернулся?
