Второе ключевое военное событие произошло немного раньше, но последствия его обнаружились гораздо позже. «Открывающей скобкой» стала неудача Сулеймана Великолепного с захватом Вены. Османские силы никогда не переставали рваться на запад, и в 1529 году они встали у ворот Вены, однако султан не рассчитал время и начал осаду этого знаменитого австрийского города слишком поздно. Приближалась зима, и он решил пока оставить Вену в покое и завоевать ее в следующий раз, когда здесь окажется. Но следующий раз так и не наступил: Сулеймана что-то отвлекло. Империя, в конце концов, была так велика, границы ее так протяженны, что где-то на границах всегда что-то происходило. Султан так и не вернулся к стенам Вены, однако современники не видели в этом признака слабости. Пункт «завоевать Вену» оставался в его списке задач: если он так ее и не завоевал, то лишь потому, что других дел хватало. Сулейман сражался и побеждал во множестве других битв, и царствование его было столь блистательно, что лишь полный идиот в то время решился бы сказать: османам, мол, грозит упадок оттого, что они не завоевали Вену! Это ведь было даже не военное поражение – просто отсутствие еще одной сокрушительной победы.
Однако позднейшие историки, оглядываясь назад, ясно видят, что невзятая Вена стала водоразделом. В этот момент империя достигла несравненной прежде величины, после этого – расширяться перестала. В то время это было совсем неочевидно: империя постоянно где-то воевала, с кем-то сражалась, и с полей сражений часто приходили хорошие новости. Быть может, иногда османы проигрывали битвы – но ведь часто и выигрывали! Возможно, проигрыши случались чаще? Или побеждали они в малозначительных стычках, а в серьезных боях всё чаще терпели поражения? Вот серьезные вопросы: и ответ на оба был утвердительным, однако там, плывя в историческом потоке, было очень сложно это заметить. Как оценить значение битвы? Да, некоторые уже тогда готовились к худшему: но мало ли на свете пессимистов, впадающих в панику по любому поводу? Во всяком случае, к 1600 году территория империи точно не уменьшалась.
Но, к несчастью, просто не уменьшаться для Османской империи было мало. Суть в том, что постоянное расширение территорий было для этой страны необходимым условием существования. Для того, чтобы работали все ее сложные внутренние механизмы, ей требовались постоянные и в целом успешные войны на границах.
Во-первых, экспансия была источником военной добычи, играющей немалую роль в экономике империи.
Во-вторых, война служила предохранительным клапаном, позволяющим выпустить внутреннее давление. Например, крестьяне, по той или иной причине лишившиеся земли, не бродили по округе, голодные и недовольные, не превращались в разбойников или бунтовщиков. Они всегда могли завербоваться в армию, отправиться на войну, захватить какую-нибудь добычу и, вернувшись домой, открыть свое дело.
Но стоило экспансии остановиться – внутренние проблемы больше не находили себе безопасного выхода и начали давить на общество. Теперь те, кто по любым причинам не мог больше кормиться с земли, переселялись в города. Даже если они владели каким-нибудь ремеслом, прокормиться им было очень сложно. Все производство контролировали гильдии, а они просто не в силах были переварить столько новых членов. Немало переселенцев оставались безработными и обозленными на весь свет. Было и множество иных последствий: каждое само по себе невелико, но вместе…
В-третьих, классический институт девширме держался на постоянном завоевании новых территорий, с которых османы вывозили «рабов» и выращивали из них имперскую элиту. Изначально янычары жили и работали с одним важным ограничением: им запрещалось жениться и производить на свет наследников – правило, обеспечивающее постоянный приток в администрацию свежей крови. Но, как только остановилась экспансия, начала загнивать и девширме. Постепенно янычары начали жениться. А потом – и делать то, что обычно делают люди для своих детей: использовать всю свою власть и влияние, чтобы дать детям наилучшее образование и обеспечить их теплыми местами. Это совершенно естественно, однако означало это, что янычары «окостенели», превратились в постоянную, наследственную элиту, и это снизило возможности империи – ведь это означало, что имперский пул специалистов и экспертов состоит теперь не только из талантливых людей, еще в детстве демонстрировавших одаренность и подававших большие надежды: немало среди них и тупоумных отпрысков богатых и важных родителей.
Разумеется, никто не связывал эти проявления застоя с тем, что несколько десятков лет назад Сулейману не удалось завоевать Вену. С чего бы? Эти последствия были столь отдалены, столь не напрямую связаны со своими причинами, что для общества в целом выглядели своего рода необъяснимыми социальными заболеваниями, из тех, при виде которых консерваторы начинают сетовать на упадок нравов и призывать вернуть ценности добрых старых времен, вроде дисциплины или уважения к старшим.
Окончание истории с Веной произошло намного позже. В 1683 году османы снова попытались взять Вену – и снова, как и сто пятьдесят четыре года назад, не смогли, на сей раз потому, что на пути у них встала коалиция европейских сил. Говоря формально, эта вторая битва за Вену тоже не привела к поражению – но не привела и к победе; и на этот раз османская элита ощутила болезненный щелчок по носу и поняла, что что-то пошло не так.
Вывод, сделанный османами, был: нужно всеми силами наращивать военную мощь! Слишком легко они пришли к заключению, что могущество и жизнеспособность их империи покоится на солдатах и их штыках. Против безликих сил, понемногу разъедающих империю, они решили выставить армейский строй. Однако, вкачивая ресурсы в армию, элита лишь еще сильнее истощала и без того перегруженную экономику.
Перегружена она была отчасти потому, что европейские коммерсанты, внедрившись в экономическую систему империи, нарушили сложную систему сдержек и противовесов. Забудьте о битве при Лепанто. Забудьте о неудавшейся осаде Вены. В конечном счете Османскую империю одолели не воины, а купцы.
Попробую объяснить, как это произошло, на нескольких примерах. В Османской империи гильдии (переплетенные с суфийскими орденами) контролировали все производство и защищали своих членов, исключая конкуренцию. Например, одна гильдия полностью брала в свои руки производство мыла, у другой была монополия на изготовление обуви… Гильдии не могли использовать свое монопольное положение для взвинчивания цен – на это накладывало жесткие ограничения государство. Оно представляло интересы общества, а гильдии – интересы своих членов: все было уравновешено, все работало.
Но вот в этой системе появились чужаки. Они не соперничали с гильдиями в торговле мылом или обувью – этого им не разрешило бы государство. Нет, они искали, что купить – в основном сырье: шерсть, мясо, кожу, дерево, масло, металлы и так далее – всё, что попадалось им на глаза. Поставщики охотно все это продавали, и даже государство смотрело на эти сделки благосклонно: благодаря им у империи прибавлялось золота, а что плохого в прибыли? К несчастью, европейцы охотились за тем же сырьем, что требовалось для производства своих товаров и местным ремесленникам. При этом они легко перекупали все, что хотели: ведь у европейцев в кошельках было золото обеих Америк, а у местных гильдий – лишь их собственная прибыль, да еще и ограниченная государственным контролем цен. И наращивать объем производства и торговли они не могли, поскольку не имели для этого достаточно сырья. Иностранцы высасывали сырье с османских территорий и переправляли в Европу, и ремесленники в османском мире начинали чувствовать себя ущемленными: отечественное производство терпело убытки.
