Джамалуддин вдохновил афганского интеллектуала по имени Тарзи, жившего в Турции; позже он вернулся в Афганистан и, идя по стопам своего учителя, стал наставником наследного принца Амануллы. Тарзи воспитал своего ученика правителем-модернистом, который добился от британцев полной независимости Афганистана и всего через двадцать два года после смерти Джамалуддина объявил Афганистан независимым государством.
А у его учеников были свои ученики. Кредо и содержание его учения изменялись, переходя из рук в руки. Некоторые его ветви становились более радикальными в политическом смысле, другие – более националистическими, третьи сосредотачивались на развитии любой ценой промышленности и науки в исламских странах. Ученик Мухаммеда Абдо, сирийский богослов Рашид Рида разрабатывал концепцию ислама как основы государства. Еще одним интеллектуальным наследником Джамалуддина стал Хасан аль-Банна, основавший организацию «Братья-мусульмане»
[70]; о нем я подробно расскажу далее. Короче говоря, влияние этой титанической фигуры до сих пор эхом отдается во всех уголках мусульманского мира, по которому Джамалуддин неустанно странствовал.
14. Индустриализация, конституционализм, национализм
1163–1336 годы п. Х.
1750–1918 годы н. э.
Мухаммед ибн Абдельваххаб, Джамалуддин аль-Афгани, Саид Ахмад-хан из Алигарха – все трое мыслителей воплощали в себе различные представления о том, что не так с исламским миром и как это исправить. В течение XIX столетия развивались, сплетались друг с другом, переходили друг в друга всевозможные разновидности и направления этих трех основных течений. Наиболее прямую и явную политическую власть получил светский модернизм, направление мысли, представленное Саидом Ахмадом из Алигарха. Это не значит, что сам Ахмад стал отцом какого-то могущественного движения. Нет: он был лишь одним из множества светских реформистов, по всему исламскому миру выдвигавших и защищавших приблизительно одни и те же идеи. Столь популярными сделала их троица новых феноменов, явившихся в мусульманский мир из Европы: индустриализация, конституционализм и национализм.
Самым важным из них, быть может, стала индустриализация, соблазны которой ощутили на себе все части света. В Европе Индустриальная революция, произошедшая около 1800 года н. э., была связана с потоком изобретений, начиная с парового котла. Однако, говоря о великих изобретениях, мы часто представляем себе дело так, как будто стоит что-то изобрести – и новинка сразу начинает оказывать влияние на жизнь людей. Это не так: на самом деле люди не начинают пользоваться новым устройством только потому, что оно умно придумано. Технологический прорыв, воплощенный в изобретении – это лишь один из ингредиентов успеха. «Пойдет» изобретение или нет – определяет социальный контекст.
Взглянем на тот же паровой котел. Что может быть полезнее? Что обладает более очевидной способностью изменить мир? Однако в исламском мире паровая машина была изобретена более чем за триста лет до того, как появилась на Западе – и там практически ничего не изменила. Здесь при помощи пара вертели вертел, на котором можно было зажарить целого барана. (Описание этого устройства мы встречаем в книге турецкого инженера Такиюддина, написанной в 1551 году.) Никакого другого применения силе пара мусульмане так и не придумали, так что это изобретение было забыто.
Или еще один пример: уже к X веку в Китае имелись все технологии, необходимые для механизации промышленности и массового производства товаров, однако ими просто не пользовались. Зубчатую передачу китайцы использовали в игрушках. При помощи водяной турбины двигали стрелки больших часов. Начни они использовать эти технологии для создания машин, экономящих человеческий труд, как на заводах и фабриках в Европе XIX века – Индустриальная революция почти наверняка началась бы в Китае!
Почему же этого не произошло? Почему эти изобретения не «пошли», пока не были повторены на Западе? Ответ связан не столько с самими изобретениями, сколько с социальным контекстом, в котором они рождались.
Во время изобретения шестеренок Китай представлял собой эффективное высокоцентрализованное государство, всем обществом в котором управляла имперская бюрократия. Основной задачей этой бюрократии, помимо обороны и ведения документации, была организация общественных работ. Отличительная особенность китайской политической культуры именно в способности направлять массовый труд на масштабные строительные проекты, имеющие целью общее благо. Так, первый император бросил около миллиона своих подданных на строительство Великой Стены. Один из позднейших императоров согнал еще больше рабочих на рытье Великого Канала, соединившего между собой две речные системы Китая. Да, в Китае имелись технологии, позволявшие создать механизмы для экономии человеческого труда – но кто стал бы их создавать? Такая возможность была только у имперской бюрократии; а ей-то зачем экономить то, чего и так в избытке? Китай был перенаселен, труд в нем дешев. Если множество трудящихся останутся не у дел, кому придется решать эту проблему и успокаивать неизбежные в таком случае социальные потрясения? Бюрократии. Таким образом, у единственного института, способного провести в Китае модернизацию, не было никаких оснований этим заниматься.
Так же и мусульманские изобретатели не думали о том, чтобы при помощи пара механизировать производство товаров массового потребления: ведь они жили в обществе, где этих товаров и так было больше чем достаточно, где они создавались вручную миллионами искусных ремесленников и распространялись по сложным и разветвленным торговым сетям. Кроме того, изобретатели работали на праздный класс элитариев, у которых все необходимые им товары уже имелись, и чей жизненный жребий не требовал ничего производить – тем более, производить массово.
Равнодушие этих обществ к технологиям, способным изменить мир, не было вызвано какой-то их дисфункциональностью – совсем напротив. Эти общества функционировали слишком хорошо, и потому попадали в «ловушку равновесия высокого уровня» (выражение историка Марка Элвина)
[71]. Оказывается, необходимость – вовсе не мать изобретения: она мать того процесса, что пускает изобретение в ход, как и произошло в Европе XVIII века.
Прообразами паровой машины стали паровые насосы, которыми пользовались владельцы шахт, чтобы выкачивать из них воду. У этих же шахтовладельцев была еще одна проблема, требующая скорейшего решения: им требовалось как можно быстрее – чтобы обогнать конкурентов на рынке – доставлять руду из шахты к ближайшему речному или морскому порту. Как правило, руду перевозили на телегах, запряженных лошадьми и ехавших по параллельным деревянным брусьям, так называемым откаточным путям. Однажды Джордж Стефенсон, неграмотный десятник на одной английской шахте, сообразил, что на телеге можно установить паровую машину и при помощи шестеренок заставить ее вращать колеса. Так появился на свет локомотив.
