Тут угроза и реакция на нее могут быть неадекватны. Стихийная сторона стресса проявляется в его двойственности. Казалось бы, стресс – мобилизация всех сил, концентрирование жизненной активности. Но он же – трагическое саморазрушение, дорога к гибели.
Биологическая роль стресса – обеспечить почти автоматическое приспособление к среде. Однако этот автоматизм, механичность полны угрозы. Перейдя какую-то порой неуловимую грань, реакция на стресс ведет к беспомощности и истощению.
Если стрессор напорист и силен, если его натиск длится долго, то «надорвавшаяся» кора надпочечников, выбрасывающая все новые и новые порции адреналина, наконец истощается. И тогда резко падает давление, прекращается деятельность сердца. Организм гибнет.
Но даже если до третьей стадии стресса (по Селье, другие исследователи насчитывают четыре стадии) дело не доходит, если организм выстоял, то все равно не без потерь. У подопытных животных наблюдается образование язвочек в желудке и кишечнике (их вызвало высокое содержание адреналина в крови), гормоны (кортикостероиды) разрушают органы, отвечающие за иммунитет. Видны следы и других увечий, которые принесла с собой стрессовая буря.
Парадокс! Организм может погибнуть не от специфических повреждений, вызванных тем фактором, против которого и была направлена защитная реакция, но от последствий самой этой реакции! Причем сплошь и рядом оказывается, что сам-то стресс-фактор был не очень серьезным и реагировать так сильно (вплоть до самоуничтожения) на него вовсе не следовало.
Итак, стресс – это и яростное желание борьбы с трудностями, и паника одновременно, и торжество и тоска, и воля к действию и глубокая растерянность, это и победа над стрессом и в то же время значительное поражение.
Стресс-реакция крайне необходима живому. И она же, безусловно, вредна!
2.10. «Фармакология грязи»
Что посоветовать, от чего предостеречь молодого человека, вступающего на каменистую тропу научного познания мира? Избравший эту тропу должен понимать, что наука, как и искусство, безжалостно расправляется с серостью и посредственностью: здесь истинная мера сделанного – талант творца. В науке нетерпимы дилетантство и верхоглядство, торопливость и корысть. И, решившись ступить на нелегкий путь к вершинам познания, человек должен запастись терпением, мужеством, целеустремленностью.
Российский ученый-экономист, академик Академии наук СССР Абел Гезевич Аганбегян (родился в 1932 году в Тифлисе)
Стресс противоречив, неуловим, туманен. Он с трудом укладывается в узкие рамки определений, мерок. Сила этого термина – в широте охвата жизненных проявлений, слабость – в неопределенности, расплывчатости его границ.
Даже сам Селье как-то посетовал: «Сейчас все говорят про стресс. И никто не знает, что это такое. И все понимают под этим разные вещи».
Так стоит ли в таком случае удивляться всему тому водопаду критики, который низвергался и ныне все еще низвергается на учение о стрессе? Видно, по самой своей природе, описывая неспецифические реакции организма, стресс и сам превратился в термин неспецифический!
Слово «стресс» оказалось очень удобным. Говорят про стресс у бегуна, ставящего мировой рекорд, и про стресс у болельщика, который подгоняет своего фаворита криками на трибуне. Стресс – это поцелуй любимой девушки, и стресс – это удар ножом в уличной драке.
При такой вольности токования совсем не удивительными кажутся те язвительные замечания, которые можно порой услышать. Например такое: «Многие считают стрессом все, что происходит с человеком, если он не лежит в своей кровати».
Иронизируя над «СТРЕССОВЫМ БУМОМ» (было такое во второй половине ХХ века), ряд исследователей указывают, что стресс становится центром чуть ли не космологической по своим притязаниям системы, основой всех сторон жизнедеятельности человека, фундаментом для доморощенных философски-этических построений.
Российский психотерапевт, доктор психологических наук Федор Ефимович Василюк (родился в 1953 году), автор книги «Психотехника переживания» (1991 год), отмечал, что подобные превращения конкретно-научного понятия в универсальный принцип уже хорошо знакомы по истории психологии. Что уже не раз бывали открытия, раздувавшиеся до мировоззрения, как лягушка, пожелавшая раздуться до вола. А заканчивалось все только тем, что ПОНЯТИЕ-НУВОРИШ лопалось как мыльный пузырь.
И сон стресс? И спокойная прогулка тоже? Но тогда мы, считал Василюк, имеем дело не с реальным человеком, а с гипотетически существом, для которого любое требование среды создает экстремальную ситуацию. С существом, мир которого «легок» и «прост», ибо удовлетворение любой потребности у него происходит прямо и непосредственно, не встречая никаких препятствий, не требуя никакой активности.
Впрочем, надо ли удивляться, если обструкцию устраивают словам, слетевшим с губ непрофессионала? С него, как говорится, взятки гладки! Он ведь и не ведает, к примеру, о том, что сигналы об опасности попадают в гипоталамус (специальное образование в основании мозга), что там начинает вырабатываться гормон кортиколиберин, который, в свою очередь, попадая в гипофиз (мозговой придаток, особая железа), стимулирует последний к синтезу и выделению адренокортикотропного гормона (АКТГ, если сокращенно), что этот гормон – теперь его черед – достигает с током крови коры надпочечников, где вызывает усиленную выработку и выброс кортикостероидов – гормонов, играющих важную роль в обеспечении энергетического баланса организма…
Обо всем этом (и многом другом) непрофессионал имеет лишь смутное представление, а потому и легковесность обращения со словом «стресс» ему можно простить. Но профессионалы! Уж они-то должны были бы сразу признать правоту Селье и оказывать ему всяческую поддержку. Как бы не так!
В одной из своих книг Селье пишет: «…трудно себе как следует представить, насколько абсурдным казались большинству людей (в 1936 году слова «стресс» еще никто не знал, судить взгляды Селье могли тогда только его коллеги-медики. – Ю.Ч.) мои взгляды и планы…»
Селье вспоминает, что в те лихорадочные недели первых удач и разочарований его пригласил к себе для откровенного разговора исследователь старшего поколения, которым Селье восхищался и имя которого очень много для него значило. И вот этот доброжелательный и мудрый человек принялся убеждать Селье бросить исследования. «Зачем вам ударяться в рискованную авантюру? – говорил он. – У вас есть все необходимые качества исследователя, надо лишь выбрать правильный путь».
Селье (ему было 19 лет) отвечал вспышкой юношеского энтузиазма. Он отстаивал свою точку зрения, подчеркивал перспективность своих научных поисков.
«Когда мой собеседник увидел, – сообщает далее Селье, – что я снова ринулся в восторженное описание того, что наблюдал у животных, которым вводил то или иное неочищенное токсическое вещество, он грустно посмотрел на меня и, видимо, отчаявшись, сказал: «Но Селье, попытайтесь же понять, что вы делаете, пока не поздно! Отныне вы решили посвятить остаток своей жизни изучению фармакологии грязи!
