– Это обвинения, молодой господин Картер?
– Дедукция. И обвинения.
– Вы намеренно позволяете Неду справлять нужду на последние уцелевшие лилейники?
– Он всегда здесь это делает. Не тяните канитель.
Дворецкий немного выждал. А потом неторопливо сказал:
– Вы наверняка помните, молодой господин Картер, что я снял две комнаты в доме мистера Кребса и…
– Черт, значит, вы ему все про нас слили.
Дворецкий повернулся ко мне. – Я ничего никому не «сливаю», молодой господин Картер. Я навожу справки, выясняю и информирую.
– Нет, слили.
– А ведь мы, британцы, сокрушаемся, что американцы, беззастенчиво пользуясь нашим языком, слепы к его тонкостям и нюансам. Как только мы могли такое подумать?
– Слили.
– Я надеялся поощрить товарищеские отношения во времена, когда вы, возможно, в легкой растерянности.
– И все равно взяли да слили.
– Я также надеялся поощрить ваши товарищеские отношения с юношей, побывавшим в сходном положении. Рассудил, что между вами может возникнуть взаимопонимание, полезное обоим.
Не знаю, в чем была причина, но, пока Нед топтался, примеряясь, с которым из лилейников сегодня расправиться, мне показалось, что я вот-вот разревусь. Или что меня вот-вот вырвет – ком какой-то в горле. Или что со мной приключится то и другое сразу.
В Голубых горах в Австралии можно идти, идти, идти вперед и тебе никогда не придется думать ни о чем, кроме тропы.
В Голубых горах в Австралии слышишь только шум воды – как она капает, журчит и льется сверху.
Иногда – визгливый ор белых птиц. И охотничьи крики, и шорохи, и треск подлеска.
В Голубых горах я прошел с отцом много миль и у нас никогда не было нужды в разговорах. Когда мы останавливались пообедать, и он и я знали, что надо сделать. Когда мы останавливались разбить лагерь, и он и я знали, что надо сделать. Однажды я чуть не показал ему зеленый шарик Карриэра – хотел было, но так и не показал. «Ох, всегда бы так», – сказал он однажды темной ночью, когда я пытался разглядеть звезды между высокими кронами эвкалиптов. Засыпая, я слышал, как он мурлычет под нос Бетховена.
Дворецкий взял у меня поводок Неда.
– Ничего, молодой господи Картер. Все уладится.
– Уладится? Каким образом?
Он посмотрел на меня.
– Вы научитесь улаживать все сами.
Я сильно засомневался, что научусь, но не мог же я так ответить – потому что, если бы я об этом заговорил, обязательно бы разревелся.
– Что ж, не пойти ли нам домой? – спросил Дворецкий. – Ваша матушка скоро вернется.
И мы пошли домой, но, когда мы поднимались по ступенькам к черному ходу, я прямо на пороге обернулся к Дворецкому и сказал:
– И все равно вы слили.
А Дворецкий сказал:
– Да, я это сделал.
В субботу пошел дождь – точнее, град – и крикетную тренировку отменили. В воскресенье снова пошел дождь, и Дворецкий рассудил, что нам остается только одно – делать домашку, и Энни, Шарли и Эмили разделались со своей примерно за десять секунд. Дворецкий сказал, что для Энни это великолепный шанс посвятить чуть больше времени гаммам, а затем перейти к игре под метроном, – короче, сослал ее на час в гостиную.
Дворецкий сказал, что Шарли и Эмили, потому что они чересчур радовались ссылке Энни, проведут этот час в своей комнате, практикуясь в археологии. «У вас есть шанс, – сказал он, – выяснить, какого цвета ковер, скрытый под культурным слоем вашего хлама».
– Он синий, – сказала Эмили.
Дворецкий наклонился к ней.
– Ловлю вас на слове: докажите мне, что он синий.
Чтоб вы знали, я ничем не показал, что радуюсь ссылке Энни. Не обронил ни слова, ни полслова.
Но это ни на что не повлияло.
Дворецкий встал с дивана.
– Ваш черед, молодой господин Картер.
– Мой?
Он открыл учебник обществоведения, полистал.
– Вы изучаете мятеж американских колоний?
– Американскую революцию, – сказал я. – Мне задали написать доклад о Декларации независимости.
Дворецкий вздохнул.
– Тема и впрямь не самая увлекательная.
– Вот-вот.
– С другой стороны…
Знаете, в книжках иногда пишут: «Он встрепенулся». Уж не знаю наверняка, что такое «встрепенуться», но, по-моему, именно это и проделал Дворецкий. Заулыбался, в глазах блеснула какая-то искра, и он сказал:
– Возможно, ваш доклад стал бы интересным, если бы вы изложили точку зрения британской стороны на этот документ и прозвучавший в нем опрометчивый призыв к независимости.
Я посмотрел на него.
– Зачем я буду так писать? Британцы вообще-то считали, что для Декларации независимости не было никаких веских причин.
– Весьма проницательно с их стороны, – сказал Дворецкий.
– Что это значит?
– Это значит, что Декларация была совершенно беспричинным шагом, – сказал Дворецкий.
– А налоги без представительства
[22]? Это разве не причина?
– Явление, несомненно, досадное, но с ним ежегодно сталкиваются обитатели вашего Федерального округа Колумбия, где ныне пребывает ваше правительство. Но что-то не видно, чтобы эти граждане строили баррикады и провозглашали независимость.
– Да? А там вообще много народу живет? Человек четырнадцать типа?
– Но, молодой господин Картер, вы же не станете всерьез утверждать, что в вопросах истины и справедливости все решается количеством – якобы кого больше, те и правы?
– Ну хорошо, а Бостонская бойня
[23]? По-вашему, нормально, когда солдаты стреляют в безвинных мирных граждан?
– Нападать на безвинных мирных граждан – специализация террористов. Однако Джон Адамс – а он был из ваших – на судебном процессе доказал: когда солдаты защищаются от толпы, которая на них уже напала, это далеко не стрельба по безвинным мирным гражданам. А Джон Адамс, не премину вам напомнить, стал вторым президентом вашей страны, и это свидетельствует о том, что хотя бы некоторым мудрым и порядочным американцам удается прийти к власти.
