Тем ранним вечером я отбивал крикетные мячи высоко в золотое небо, один за другим, совсем как Вирендер Севаг.
Возможно, я набрал сотню очков – целое столетие.
А потом Дворецкий сел за руль и отвез меня домой, и мы ехали молча, а когда свернули в ворота, я вылез из Баклажана и сказал:
– Это мой отец пригласил вас приехать в Бамберг, правда?
Дворецкий посмотрел на меня.
– Он знал, что, согласно завещанию вашего деда, я имею свободу выбора.
– И он предложил вам остаться у него.
– Да, предложил.
– У него, Макса и матери Макса.
– Да.
– Но вы поехали в Лондон?
– Да.
– Но зачем?
– Я поехал в Лондон, чтобы распорядиться своим имуществом.
И вдруг раздался звонкий восторженный визг – в три горла. От такого визга планета может с перепугу перестать вращаться. Девочки вернулись из библиотеки, увидели перед домом Дворецкого и бросились к нам.
Но, пока они бежали, Дворецкий наклонился ко мне.
– Молодой господин Картер, мой дом – там, где вы.
Той ночью я плакал, плакал, плакал. О Карриэре – он столько всего упустил в жизни. И о маме – сколько всего она упустила в жизни. И об отце – сколько всего он упустит.
И о себе.
А потом я сделал выбор.
И отправил имейл, где было много прекрасных выразительных описаний с глубоким подтекстом, – хотя это было прощальное письмо.
29
Носовой конец
Кончик крикетной биты называют «носовым концом». Его изготавливают из непропитанной древесины. Владелец биты должен внимательно следить за этой деталью – от сырости она может испортиться.
Дворецкий говорит: «Принимайте обдуманные решения и помните, кто вы».
Я Картер Джонатан Джонс. Я живу в Мэрисвилле, штат Нью-Йорк. Я сын Кэролайн Саманты Джонс и Джексона Джонатана Джонса. Я навеки останусь их сыном.
Я брат Энн Элизабет Джонс, Эмили Хоуп Джонс, Карриэра Бронсона Джонса и Шарлотты Дойл Джонс. Я навеки останусь их братом.
А еще у нас есть Нед. Это наша такса.
Мистер Август Пол Боулз-Фицпатрик – наш дворецкий. Больше чем дворецкий.
Я проучился полгода в шестом классе. Надеюсь, второе полугодие будет легче первого.
Мистер Боулз-Фицпатрик говорит, что я джентльмен. Я постараюсь быть джентльменом.
Сейчас я лечу в самолете. Рядом со мной сидит мистер Боулз-Фицпатрик. Он спит, и это неудивительно, потому что мы летим уже семь часов, а остается еще два, а столько времени смотреть фильм за фильмом – это просто невозможно.
Когда Дворецкий объявил нам, что в завещании деда выделены средства на обширную программу путешествий, он спросил, куда бы нам хотелось поехать на Рождество, и мы ответили.
Итак, мы все вместе летим в Италию.
В моем кармане лежит зеленый шарик Карриэра. Я всегда буду носить его в кармане.
В моем рюкзаке лежит берет капитана Джексона Джонатана Джонса. Его мне отдал Дворецкий прямо перед отъездом.
– Вам захочется взять это с собой, – сказал он.
И оказался прав.
С той стороны прохода сидят мама, Энни, Шарли и Эмили. Они тоже спят. Энни едет в Рим на конкурс по робототехнике, а заодно хочет высидеть с начала до конца настоящую итальянскую оперу в настоящем итальянском оперном театре.
– Это было бы чудесно, – сказал Дворецкий.
Я приставил ко рту палец и изобразил, будто делаю то, что часто делает Нед, – но, наверное, все равно пойду с Энни. Шарли хочет увидеть настоящий итальянский балет. Надеюсь, в Италии балет не любят. А Эмили хочет целый день кататься по Венеции на гондоле и грести сама. Это еще туда-сюда.
Мама хочет увидеть Сикстинскую капеллу. Отец Джаррет раздобыл ей какие-то особые билеты, и, когда она зашла за ними в церковь Святого Михаила, у них был долгий разговор. Очень долгий разговор. Когда они все обговорили, мама стала штатным секретарем прихода в церкви Святого Михаила.
Угадайте, куда мы снова ходим на службы по воскресеньям.
Дворецкий ходит с нами. Наша церковь нравится ему своей архитектурой. Ее центральный неф, сказал он, делает честь американскому архитектору, который ее спроектировал.
А чем хочу заняться в Италии я?
Во-первых, каждый вечер есть пиццу.
Лучше вообразите сами, как Дворецкий отозвался об этой идее.
Но во-вторых – забраться высоко в горы на севере Италии. Дворецкий тоже пойдет со мной в горы, хотя – вы, верно, помните – он слегка дородный.
Сейчас зима, и до самых вершин нам не добраться. Но мы сможем взбираться по тропам, уводящим все выше и выше, и лес вокруг будет редеть, редеть, редеть, и, наконец, мы окажемся там, где растут только хвойные. Деревья будут тянуться к небу ветками в пухлых снежных перчатках, и воздух будет становиться все холоднее и холоднее, и все тише и тише, и мы пройдем мимо длинных сосулек, свисающих с голых скал, и под нашими ботинками захрустит снег, и солнце, отражаясь от снегов и льдов, будет светить так ярко, что даже зимой нам понадобятся темные очки.
Высоко в горах северной Италии воздух будет голубым – пусть, может быть, и не таким, как в эвкалиптовых лесах Австралии, а их я уже видел и знаю, какого оттенка тамошний воздух. Тут он тоже будет голубым, но по-другому. По-своему.
Дворецкий говорит, что на свете много разных мест с голубым воздухом, и везде оттенки разные.
Глазомер у меня уже выработался.
Я отыщу все эти места.
