Я решил поднять восстание. Сами понимаете, подтирать собачью блевотину, чуть не утонуть из-за австралийской тропической грозы, пить чай с молоком и сахаром – ну и пусть я выпил всю кружку, не в этом дело! – не говоря уже про сорок пять минут на задачи мистера Баркеса. Мне пришлось их решать, когда Энни разделалась со своим дурацким Шопеном, решать сорок пять минут – полагалось тридцать, но Дворецкий вздумал, что я должен показать: мне все задачки по зубам. И это я еще молчу, что он заставил меня четыре раза – четыре! – переделывать сочинение для миссис Хокнет («Расскажите в одном абзаце об одном из мест, где вы побывали этим летом») и что мне пришлось проверять с Эмили ее домашку – примеры на сложение, а ведь у меня во втором классе никто никогда дома примеры на сложение не проверял, а потом, перед ужином, пришлось еще раз выгулять Неда вокруг квартала, всю свою промокшую одежду самому отнести к стиралке и учиться самостоятельно ее стирать и после всего этого еще и вытирать посуду – Дворецкий мыл, я вытирал, а когда он уже уходил, то взял с меня обещание еще раз выгулять Неда и переложить выстиранное в сушилку, а потом вынуть и аккуратно сложить. «И нижнее белье тоже, молодой господин Джонс».
Понимаете? Аккуратно сложить дурацкое нижнее белье!
Не многовато ли взвалили на одного человека?
И я решил поднять восстание.
Но восстание не обязательно должно бросаться в глаза. В смысле, оно может начаться с мелочей. С чего-нибудь, что британский тиран едва ли заметит. Главное – расшатать иго тирании.
Именно так победила наша Американская революция, и помните: тогда все началось с пригоршни чая.
Итак, на следующее утро, когда в четверть восьмого Дворецкий позвонил в нашу дверь, я открыл дверь и весь разулыбался. И сказал:
– Доброе утро.
Дворецкий кивнул.
– Доброе утро, молодой господин Джонс.
И вошел в прихожую.
– Мама наверху с девчонками, – сказал я.
– Тогда я займусь завтраками в школу и чаем.
– Ничего против не имею, – сказал я.
И, когда он закончил с завтраками, на кухонном столе появились четыре пакета с аккуратными надписями: «Молодой господин Джонс», «Мисс Энн», «Мисс Шарлотта», «Мисс Эмили». И четыре кружки сладкого чая с молоком. Энни, Шарли и Эмили выпили его как миленькие.
– А ты будешь чай? – спросила Эмили.
– Нет.
– Можно я твой выпью?
– Нельзя, – сказал я.
– Можно я его Неду отдам?
– Эмили, не трогай мой чай.
Она показала мне язык.
Я тоже показал ей язык.
Когда мы уже собирались выходить, со второго этажа спустилась мама. – Как же я вам благодарна.
– Не стоит благодарности, мадам.
– Вы не обязаны называть меня «мадам».
Он посмотрел на нее пристально.
– «Мадам» и только «мадам», верно? – спросила она.
– Да, мадам.
– А мне как вас называть? – спросил я.
Мама и Дворецкий обернулись ко мне.
– Мистер Боулз-Фицпатрик, – сказала мама.
– Мистер Боулз-Фицпатрик?
– Да, молодой господин Джонс. Мистер Боулз-Фицпатрик. А теперь, если дамы готовы…
– Боулз-Фицпатрик?
Дворецкий помедлил и испустил долгий вздох.
– Ваша нация пока совсем молода, не так ли? И пока не слишком отчетливо чувствует, что такое преемственность времен.
– Боулз-Фицпатрик? – повторил я.
Новый вздох.
– Задолго до того, как сформировалась ваша американская нация, Боулз-Фицпатрики гибли на войне Алой и Белой розы, а как минимум один участвовал вместе с Нельсоном в битве при Абукире. Если говорить о героях, павших в сравнительно недавние времена, то один Боулз-Фицпатрик погиб на Первой мировой войне, в окопах Фландрии, а другой – на Второй мировой войне, на борту эсминца, сопровождавшего американские торговые суда. Возможно, от вашего внимания не укрылось, что мы, Боулз-Фицпатрики, – люди воинственные, привычные к битвам. Будьте начеку, молодой господин Джонс. А теперь, дамы…
Мы все, прихватив рюкзаки и пакеты с завтраками, побежали к Баклажану, держа над собой зонты (Дворецкий купил четыре новых, все черные).
Ну ладно, пускай он привычен к битвам и все такое. Но и я могу привыкнуть. Как-никак мой отец – офицер армии США. Капитан.
И поэтому я оставил свой завтрак на кухонном столе. И свой сладкий чай с молоком тоже.
Восстания начинаются с мелочей.
Пока мы ехали в школу, Дворецкий – мистер Боулз-Фицпатрик – даже не заметил, что моего пакета с завтраком не хватает. И, когда я вылез из машины, тоже не заметил. «Принимайте обдуманные решения и помните, кто вы». И даже когда я помахал рукой и пошел к школе, не заметил.
А когда миссис Хокнет спросила, где мой завтрак, я сказал: «Дома забыл, но со мной поделится Билли Кольт, потому что за вчерашнее с него причитается».
– Ничего с меня за вчерашнее не причитается, – сказал Билли Кольт.
– Причитается. За вчерашнее.
– Это насчет твоего дворецкого? – спросил он.
– Хочешь, я ему передам, что ты назвал его серийным убийцей?
– Серийным убийцей я его не называл. Сказал только, что он на серийного убийцу похож.
– Думаешь, серийный убийца станет в тонкостях твоих слов разбираться?
И Билли Кольт сказал, что поделится со мной. А потом мы переключились на сочинения, и миссис Хокнет пробежала их все своим учительским взглядом, острым, как лазер, и выбрала три, чтобы прочитать вслух всему классу. И едва она сказала, что прочитает их вслух, я догадался, что она прочтет мое, ведь Дворецкий заставил меня переделывать сочинение четыре раза – помните? – а кто еще из шестиклассников стал бы переделывать? И она прочла сочинение Патти Троубридж про ферму амишей
[8] в Пенсильвании, и сочинение Дженнифер Уошбёрн про Чикагский Аквариум, а потом прочитала о том, как я был в парке Свободы
[9] в Нью-Йорке, и было туманно, сыро и холодно, и нам почти ничего не было видно, а потом с реки подул ветер, и туман вдруг развеялся, и мы увидели место, где раньше был Всемирный торговый центр, и ощущение было щемящее (это слово мне посоветовал Дворецкий).
