– Простите меня. Он сказал, чтобы я вас спросила, не сможете ли вы прийти.
Она смерила взглядом эту тогдашнюю «программу обмена». Милена была тогда красивой, светловолосой, голубоглазой, стройной, вызывающей. Подкрасить, так и сейчас могла бы неплохо выглядеть. Но у нынешней Милены измученное, испуганное, плачущее лицо, маленькие глаза, тонкие губы, дряблая кожа и складки между крыльями носа и углами рта, превратившиеся в глубокие морщины. Милена не растолстела, но расстегнутая шуба открывала взгляду фигуру без талии.
– Говорить мне «вы» ты не обязана. Мы были на «ты». Я Сабина, если ты запамятовала. – Она чувствовала себя настолько выше этой женщины, что могла быть великодушной. – Входи.
2
Сабина включила свет и провела Милену в большое помещение, служившее гостиной, столовой и кухней: после развода она убрала все перегородки на первом этаже их секционного дома. Она пригласила Милену снять шубу и сесть к большому обеденному столу.
– Чай? Вино? Или предпочитаешь виски?
– Ничего не надо, спасибо вам. Я не хочу вас беспокоить. Но дело в том, что Михаэль…
– Не тараторь. Открою-ка я нам красного.
Пока Сабина вынимала из бара бутылку, вытаскивала из бутылки пробку, ставила на стол бокалы и разливала вино, Милена осторожно осматривалась вокруг. Здесь она начинала двадцать лет назад, приехав по обмену из Польши, счастливая, что попала в такой хороший дом, где хозяин – политик, а хозяйка – врач и где двое детей, тринадцати и пятнадцати лет; она надеялась с ними подружиться и выучиться у них немецкому языку. Тогда гостиная, столовая и кухня еще были разделены, комнаты супругов и детей были на втором этаже, ее комната – в полуподвальном. Что же стало с ее комнатой? И что бы стало с ее жизнью, если бы, закончив свой обменный год, она, как планировалось, пошла изучать правоведение и начала немецко-польскую адвокатскую карьеру? Если бы не флиртовала с Михаэлем, или если бы он не принял ее флирт всерьез, или если бы он не постучал в ее дверь, или если бы она не открыла? Она флиртовала со всеми мужчинами, и с Михаэлем это не было серьезно. Она считала невозможным, чтобы он, когда его жена была в отъезде, постучался к ней, и открывала дверь не в радостном ожидании, а в испуге и смятении. Она полюбила его лишь много позже, когда уже промчались все вихри связи, разлуки, развода, женитьбы, рождения сына и когда она увидела, какой он заботливый, преданный, любящий муж и отец.
– Что с Михаэлем?
– У него рак лимфоузлов, и он долго не обращал внимания на симптомы. Он похудел, и все время был усталый, и не мог уже работать как раньше, и часто температура немного поднималась, и ночью потел… Он думал, что вымотался на работе и что ему надо в отпуск, а когда и после отпуска не стало лучше, он вынужден был уйти. Тогда я наконец смогла загнать его к врачу, и один врач посылал к другому, и в конце концов они назначили ему химию, которая, может быть, позволила бы ему прожить подольше, но он ее не хочет. Он как та собака, которую мне в детстве подарили и которая уже была старая и скоро умерла. Он встает утром, идет нетвердыми шагами к своему креслу, а в хорошие дни – на террасу и сидит или лежит и не двигается. Ест мало, и ничего не читает, и не говорит почти; морфина ему пока еще не нужно, но он уже так далеко отсюда, словно он его уже получает.
– Дети есть у вас?
– Они живут не с нами. Старший учится в Англии, а обе девочки в интернате. Михаэль рад, когда они приезжают; говорит он мало, но они читают ему вслух то, что он любил ребенком. И я тоже читаю ему вслух. И теперь он просит вас, чтобы вы его навестили. Или встретились с ним: он говорит, что поймет, если вы не захотите прийти в наш дом, но он еще может дойти до какого-нибудь кафе или до скамейки в парке.
– Что ему от меня нужно?
Теперь Милена все-таки взяла бокал, к которому не прикасалась, в то время как Сабина из своего пила. Милена подняла бокал, но снова поставила, так и не отхлебнув.
– Откуда мне знать? – Тон ее голоса изменился, он был недовольный, отстраненный. – Наверное, он писал это в письме. Он сказал мне, что написал вам письмо, а вы не ответили. Поэтому я и пришла. Чтобы вы знали, что он был бы рад с вами встретиться. – Она вынула из кармана шубы, которую держала на коленях, какую-то бумажку. – Здесь его номер. Телефон у него всегда с собой, вам ответит он, не я. – Она встала.
Сабина тоже встала. Но ни одна из женщин не пошла к дверям. Сабина понимала, как, должно быть, тяжело было Милене прийти к ней, и к чувству превосходства у нее примешались капелька злорадства и капелька сочувствия.
– Тебе, наверное, непросто было прийти сюда. – Она заметила, как замерла Милена: не понимает, хочет ли эта пожилая женщина утешить ее или унизить. – Я это уважаю.
Милена пожала плечами и пошла к двери. Сабина последовала за ней:
– Скажи ему, я подумаю.
Милена кивнула, тихо попрощалась и вышла.
3
Как этот визит Милены изменил отношение Сабины к Михаэлю! Михаэль уже не был воспоминанием и представлением, он снова стал реален, пусть даже реальность Михаэля Сабина ощутила только в рассказе Милены. Этого хватило, чтобы та легкая боль, в которой не было иного содержания, кроме какого-то неустройства ее жизни, ее мира и ее любви, превратилась в бурю чувств. Он болен? – он получил по заслугам. Это была словно победа, которую она наконец одержала над ним. Он получил женщину, которая уже не красива, которую он унизил перед ней, Сабиной, этой просьбой о посещении и которая еще заставит его за это заплатить. Она торжествовала, потому что он хотел ее видеть, потому что он нуждался в ней, потому что без ее прощения он не мог умереть. Но она и сочувствовала мужчине, который был силен и тверд и должен был бы упасть от какого-нибудь сердечного удара, как подрубленное дерево, а вместо этого увядал. В то же время эта жизнь к преждевременной смерти была как бы наказанием за то, что он бросил ее, потому что захотел снова стать молодым с Миленой. Он обманом добыл себе молодость, для которой был слишком стар, и теперь получил старость, для которой был слишком молод. Собственно, он был тогда незрел – он и сегодня незрел. Он думал тогда, что она должна его понять и утешить, как мама набедокурившего малыша, и что она не будет на него сердиться. Какое унижение, когда не женщину в тебе видят, а только мамочку! Нет, она не будет с ним встречаться. Нет, она с ним встретится и унизит его, как он унижал ее – и ее, и Милену, и кто знает, каких еще женщин.
Сабина сидела за столом; она допила бутылку и открыла другую. Или сыграть роль мамочки и обращаться с ним, как с малышом? Она знала, что способна быть решительной и добиваться своего; не зря она годами возглавляла клинику и одно время руководила объединением врачей больничных касс. Она наставила на путь истинный своих детей – сына, которому не хватало решительности, и дочь, которая была такой одаренной девочкой, но так мало верила в себя. А что, собственно, происходило в последнее время между ее детьми и Михаэлем? От желания видеть отца после развода они же отказались. Или это она вытравила из них это желание? Во всяком случае, пока они жили с ней, они его не видели, а когда потом они намекали, что хотели бы иметь контакты с отцом, она им говорила, что пусть они делают что хотят. А она об этом ничего знать не желает.
