Вместе с номером телефона он нашел и ее адрес, посмотрел в интернете улицу и дом – буржуазный дом в буржуазном квартале. Оставалось только позвонить в дверь, или снять трубку, или написать письмо. Это было совсем просто.
8
Это было совсем не просто. Вдруг появиться в дверях – это было бы как нападение, и вдруг заговорить по телефону – немногим лучше. Письмо не было нападением, но если бы она на письмо никак не отреагировала, все дальнейшие шаги стали бы невозможны, были бы уже навязчивостью и наглостью. Письмом он все дальнейшее передавал в ее руки, а этого он не хотел.
Он проехал по ее улице, надеясь найти кафе напротив ее дома, откуда бы он мог видеть подъезд и как она выходит или приходит. А он ее вообще сможет узнать? Но там не было ни кафе, ни какой-нибудь пекарни, в которой варят кофе и стоят высокие столы, ни мясной лавки, в которой закусывают сосисками с салатом. Стоять за каким-нибудь деревом – нет, стоять за деревом он не будет. Но он мог поставить машину на другой стороне улицы, в некотором отдалении, ждать и надеяться.
Так он в конце концов и сделал. В начале восьмого он сидел в машине, глядя на подъезд ее дома и имея под рукой большой стакан кофе и бутылку воды. Из домов выходили мужчины, женщины и дети, спешившие на работу или в школу, одни садились на велосипеды или в машины, другие быстрыми шагами шли в направлении остановки автобуса или станции метро. Все они были молоды. Некоторые смотрели на него, проходя мимо, и его это нервировало, хотя он убеждал себя, что никаких причин нервничать нет.
Через два часа на улице появились люди постарше, в основном женщины с хозяйственными сумками или тележками. Из ее дома вышел мужчина с тростью в руке и сумкой через плечо, потом пара с маленьким мальчиком, дед и бабка с внуком, потом женщина с маленькой сумкой на колесиках. Это – она? Такая согнутая, так тяжело и медленно ступающая? Он не хотел в это верить и ждал дальше. В самом деле, дверь отворилась снова, и пожилая женщина, вышедшая на улицу, держалась прямо и ступала уверенно. Легкой задержки в конце шага не было заметно – потому, что ее не было, или потому, что женщина шла не так быстро, чтобы это можно было заметить? Лодыжки такие же, и седые волосы подстрижены так же, и фигура гибкая, хотя талия отяжелела и руки пополнели. На ней было платье до колен, темно-синее, с короткими рукавами.
Вспомнить лицо он не мог. Ее фотографии у него не осталось, а памяти на лица не было, у него сохранился скорее некий образ, чем облик, – образ светлого, робкого, внимательного лица. И если честно сказать, он видел перед собой лишь ее неуверенную вопросительную улыбку – и как щурились ее глаза и растягивались губы, когда она смеялась своим рассыпчатым смехом. Но что-то еще?
Она перешла улицу и прошла мимо его машины. Она не смеялась и не улыбалась, и лицо пожилой женщины с узким ртом и складками на лбу и на щеках не вызвало из его памяти лицо более молодое, – может быть, она прошла слишком быстро. Он обернулся и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом. Он подождал, потом покачал головой и поехал домой.
Однако на следующее утро он снова сидел в машине и смотрел на ее подъезд, но не в начале восьмого, а незадолго до девяти, и ждать, когда она выйдет из дверей, пришлось недолго; на этот раз она была в джинсах и белой тенниске. Она перешла улицу и прошла мимо его машины, он обернулся и смотрел, как она заворачивает за угол. Лицо показалось ему более знакомым – увидел ли он в нем снова то молодое лицо? Или просто вчерашнее?
Он сидел, положив обе руки на руль и глядя на улицу, и не знал, что ему делать. Кто-то постучал, и он повернул голову. Она склонилась к окну со стороны пассажирского места, он наклонился к дверце, разблокировал и распахнул ее. Она села рядом с ним.
9
Она сидела и ничего не говорила. Он ощущал запах ее духов и чувствовал ее тепло. Потом она спросила:
– И как долго ты уже это делаешь?
– Со вчера. – Он пожал плечами. – Вчера я не был уверен, что это ты. Я и сегодня не был уверен. Но твой голос узнал сразу. – Он повернул голову и посмотрел на нее.
Ей потребовалось некоторое время, прежде чем и она смогла повернуться и посмотреть на него. Он усмехнулся:
– Ну вот, теперь я узнал и твое лицо. У меня плохая память на лица. У меня перед глазами было только твое улыбающееся и твое смеющееся лицо, а вчера – и сегодня – ты не улыбалась и не смеялась.
– Чего ты хочешь от меня?
– Узнать, как тебе запомнилось то наше лето. Узнать, что я не был тогда для тебя только эгоистичным и бесцеремонным. Что ты прощаешь меня, если был. Что ты была тогда счастлива, так же счастлива, как я. Что ты прощаешь меня за то, что я разрушил это счастье, хотя это нельзя простить. Что ты милосердна, когда вспоминаешь нашу встречу потом, через несколько лет. Что хоть я и принес тебе только боль, но не причинил вреда. – Он глубоко вздохнул. – Я только теперь смог признаться себе, как я был счастлив с тобой. Почему я тогда этого не смог? Потому что моя жизнь вышла бы из колеи? Что еще я скрывал от себя, чтобы держать свою жизнь под контролем? Уже несколько недель все всплывает – все низкое, все постыдное, все ошибки, которые я совершил. Когда я сижу дома, меня мучают воспоминания, и я иду бродить по улицам, потому что тогда не так тяжело, но они все равно мучают. Там, у канала, есть одно место недалеко от впадения в реку, где я люблю сидеть, и мимо прошла молодая женщина, напомнившая мне тебя. Ты спрашиваешь, чего я хочу от тебя? Может быть, слишком многого, и я даже не знаю точно чего.
Он не решался посмотреть на нее. Он слишком долго говорил, слишком многого хотел, он понимал, что отпугивает ее. Или она сердится, что встреча на улице теперь все-таки превратилась в какое-то нападение. Или что он свои проблемы вот так запросто сваливает на нее – и не было ли это еще более эгоистичным и бесцеремонным?
– Я сожалею.
– Ты это уже говорил.
– Нет, я имею в виду, что я на тебя накинулся и надоедаю своими болячками. Это началось вскоре после моего семидесятилетия. Мой друг-психиатр думает, что это у меня старческая депрессия. И еще торжество это… – Он заметил, что ему снова хочется говорить долго.
– Что – торжество?
– Я могу еще раз начать сначала? – Теперь он посмотрел на нее. – Тебе не трудно со мной говорить? – Она улыбается? – Можешь сказать, как твои дела? Как ты живешь?
Она засмеялась – маленькие раскатывающиеся яблочки.
– У меня все хорошо, спасибо. Я иногда еще работаю – с моими старыми пациентами, у меня хорошие соседи, есть подруги, я люблю путешествовать, занимаюсь йогой. А ты?
– Йогой не занимаюсь, но в фитнес-центр хожу; далеко не езжу, предпочитаю поблизости, друзья есть, живу один в своей квартире, веду в моем старом вузе рабочую группу по философии.
– Приятно слышать. – Она замолчала. Но слова ее прозвучали так, словно она еще не закончила, и он ждал. – Ты был моим первым мужчиной. Я запоздала с этим, но переживала это как первую любовь, а у первой любви нет будущего. В то же время первый мужчина занимает особое место в воспоминаниях, – должно быть, так же и у мужчин с первой женщиной. – Она взяла его за руку. – Да, я была очень счастлива с тобой – и нет ничего, за что бы я была на тебя в обиде. – Она задумалась. – Во всем остальном я не могу тебе помочь. Как ты сказал? Низкое, постыдное, ошибки? – Она задержала свою руку рядом с его рукой и посмотрела на обе. – Солнечные пятна.
