На кой нам земля за водой, спрашивали юноши у первого гения, когда у нас нет возможности добраться туда? Это бесполезно, как пытаться достать луну с неба.
На кой нам прибрежный лов, спрашивали юноши у второго гения, когда у нас есть лодка, которая вмещает деревню?
К счастью, гениям известно, что юноши нередко бывают глупцами.
И потому они отправились к самому мудрому из известных им мудрецов: оба, по отдельности, поднялись на вершину горы по лестнице из тысяч и тысяч ступенек и в день аудиенций преклонили колени перед прадедом нынешнего императора, мумифицированным прямо на троне из золота и драгоценных камней, пышущем древностью и авторитетом, и сложили к ногам правителя свои дары. А тайные жрецы, что стоят за троном императора, давно не юноши, а некоторые никогда ими и не были, и уж они-то в состоянии провести линию из точки А в точку Б.
И вот по приказу пра-пра-императора строится порт, а к порту стекаются моряки, охочие до приключений. (Приключения одинаковы на всех прядях – они взывают к тем, кто готов рисковать своей жизнью, чтобы жить на полную катушку.) Вместе они поплывут в новый мир. Вместе поплывут в страну чудес и чудовищ. Течения подхватят их громоздкие корабли с рыбьими хвостами, груженные серебром и гобеленами, узлами и судьбами.
Рэд вяжет тростник огрубелыми, как древесная кора, пальцами. Она была одной из первых учениц второго гения – это Рэд надоумила ее обратиться за помощью к пра-пра-императору, это Рэд держала ее под локоть, когда они поднимались на гору. Здесь она не солдат и не генерал; здесь она женщина выше среднего роста, которая однажды вышла из леса полностью обнаженной и осталась тут жить. Она хорошо вяжет и плетет тростник, потому что она научилась. Когда она достроит этот корабль – серийную модель, которая будет вмещать уже не менее двух деревень, – корабль опустят на воду, и она уплывет вместе с ним, потому что кому-то нужно следить за узлами, чтобы те не ломались.
Рэд ведет сомнительную игру на этой пряди. Она вяжет узлы, а про себя решает описывать происходящее, используя образы из игры в го: ты помещаешь камень на доску, зная, что каждый ход может привести к множеству последствий. Атака – в то же время защита и в то же время другая атака. Исповедь – в то же время вызов и в то же время необходимость.
Покорят ли жители племени тауантинсуйу океан, который их убийцы впоследствии назовут Тихим, чтобы, поймав быстрые течения, доплыть до берегов Филиппин или еще дальше, как их предшественники? Переправляясь через воды, кишмя кишащие невыловленной рыбой, так что женщине достаточно просто сунуть руку в волны, чтобы поймать на ужин скользкую серебристую рыбину, встретят ли новые цивилизации, а встретив, предпочтут завоевать их или договориться? Спасет ли такой союз и торговля по всему океану, когда с юга покажутся зловеще раздутые паруса Писарро? Может, хотя бы ранний контакт с евразийской чумой закалит народ тауантинсуйу против этой заразы?
Или: доберутся ли торговцы до Китая в период правления династии Мин, чтобы страна смогла оправиться от масштабного валютного кризиса, который поставил всю империю на колени, – кризиса, вызванного перепадами в курсе обмена медных денег на серебро, которого тауантинсуйу как раз привезли с собой в избытке? И когда ситуация стабилизируется, сумеет ли Китай выскочить из четырехвекового цикла расцвета и падения империй и выстоять, вырасти, преобразоваться и раздвинуть границы, чтобы идти в ногу с неторопливым западным просвещением и его самозабвенной промышленной революцией?
Возможно. Вероятность невелика, но нельзя упускать ни единого шанса. Агентство от этого не в восторге. Здесь уже ловили и убивали оперативников, вычищали их из волокна или забрасывали на пряди, о которых лучше не думать. Но не Рэд. Пока нет. Но она должна работать быстрее.
Руки Рэд соскальзывают с узла. Она думает не для себя. Она объясняет. Кому объясняет? Ну…
Она смотрит туда, где небо встречается с морем.
Встает.
Уходит.
Ей кажется, что за ней наблюдают. Может быть, комендант следит за ней? И если да, то с какой целью? Она была так осторожна. Даже имя неба она старается вспоминать как можно реже.
Она расхаживает по пляжу, когда ее останавливает старик и предлагает взглянуть на образцы ткани для парусов. Она перебирает образцы: слишком тонкая, слишком тонкая, слишком тонкая, слишком грубая, а это – что это вообще такое? Материя комковатая и шероховатая, как будто не соткана, а связана крючком.
– Я возьму эту, – говорит она.
Солнце клонится к западу, когда она присаживается на камень и дубово-жесткими пальцами сминает язык узелков. Она ощущает каждую букву, каждое слово и задается вопросом, как долго небо и море плели эту сеть, и если уж на то пошло, кто обучил ее узелковому коду и кусала ли она губы, сосредоточенно вывязывая сложный абзац.
Когда солнце уходит за горизонт, она берет распущенную нить, режет ее на отрезки и один за другим выбрасывает в волны отлива.
Ярко светят звезды и луна. Темная фигура скользит по блестящим волнам и ныряет. Ищейка по одной собирает обрезки нити и туго обвязывает вокруг запястья, так, что ее пальцы белеют и еле шевелятся. Она сжимает кулак, напрягается. Кожа под ниткой лопается и смыкается уже поверх нее.
Рэд, которая с самого заката неподвижно стояла на берегу в ожидании, замечает на фоне светлых волн что-то похожее на тюленя и думает.
Дорогое Красно Небо Поутру,
Не сокращай своих писем.
Ты спрашиваешь, бывало ли мне одиноко. Даже не знаю, что тебе ответить. Я проводила дружбы так, как обычно проводят священные праздники, умопомрачительно короткие, проносящиеся в вихре интимных начинаний, непрерывном кутеже и совместном употреблении пищи, вина и меда. Всегда насыщенные, они заканчиваются, не успев начаться. По долгу службы мне не раз приходилось достоверно влюбляться, и, уж конечно, я никогда не получала никаких нареканий. Но зачем писать о работе, когда можно писать о более интересных вещах.
Ты пишешь, тебе было тринадцать. Ты не… Ты и сейчас кажешься мне очень юной, как бы давно, с твоей точки зрения, это ни происходило.
Мои сородичи – бесподобные садовники. Наши игры – долгие и неспешные, как и процесс нашего взросления. Сад засеивает нами прошлое – ваш комендант уже знает об этом, даже если вас не считают нужным ставить в известность. Мы врастаем в ее волокна и черпаем там свои знания. Прошлое – наш каркас; держась за него, потихоньку прорастают наши виноградники, а урожай и спешка несовместимы. Будущее пожинает нас, стаптывает в вино и в любовном возлиянии орошает нами корневую систему – так, вместе, мы становимся сильнее и крепче.
Я была птицами и ветвями. Я была пчелами и волками. Я была эфиром, заполняющим межзвездную пустоту, ткала музыку из дыхания небесных сфер. Я была рыбой, планктоном и черноземом, и все они были мной.
Но в то время, как я неразрывно связана с этим единством, оно не составляет меня целиком.
Мне претит мысль о вашей бестелесной системе существования, но я смотрю на тебя, Рэд, и во многом узнаю себя: в редком желании обособиться, понять, кто я есть в отрыве от всего остального. И то, к чему все время я возвращаюсь; та «самость», в которой я узнаю свое чистое, неизбежное «я»… это голод. Вожделение. Желание, жадное желание обладать, превращаться, разбиваться волной о скалы и становиться чем-то новым, а потом снова разбиваться, пока тебя не смоет в океан. Это непременный элемент любой экосистемы, но многих удручает невозможность до конца утолить свою жажду. Сложно, очень сложно заводить друзей, когда тебе хочется лишь насытиться, сложно найти того, кто, спрашивая: «Ты все еще со мной?» или заканчивая письмо словом «Твоя», будет иметь в виду что-то мало-мальски значимое.
