Меня забавляет мысль о том, что мне должна понравиться твоя комендант. До чего странная это была бы Прядь.
Снова я уклоняюсь от разговора о твоем письме. Я чувствую, что… произнести это вслух значило бы умалить то, как оно на меня повлияло, загнать в рамки. А я не хочу этого делать. Пожалуй, я похожа на Сад больше, чем я себе представляла. Даже поэзия, которая расщепляет язык на смыслы, – даже поэзия со временем окостеневает, как дерево. Податливое, тонкое, мягкое и свежее становится черствым, обрастает броней. Если бы я могла коснуться тебя, приложить палец к твоему виску и вобрать тебя в себя так, как это делает Сад, – тогда возможно. Но я бы никогда так не поступила.
Потому я и пишу это письмо.
Похоже, я начинаю нести чушь, когда пишу в темноту от руки. Как неловко. Уверена, что до этого дня я ни разу в жизни не несла чушь. Вот что еще я могу тебе подарить: это мой первый раз.
Твоя,
Блу.
PS. Если это письмо застанет тебя вблизи библиотеки, я советую тебе взять книгу «Иди легко» Наоми Митчисон. Она абсолютно одинаковая на всех прядях, где существует. Возможно, она скрасит твои путешествия – а я чувствую, что ты сейчас много путешествуешь.
PPS. Спасибо. За письмо.
Блу прогуливается в предрассветной тишине и ищет знак.
Работа у нее здесь неспешная, но не скучная; одно из наиболее ценных качеств Блу как оперативника – скрупулезность, с которой она берется за каждую жизнь. Ее супруг будет важен для дочери друга его соперника, и беседы, которые ведет с ним Блу, подарки, которые ему дарит, мечты, к которым подталкивает его, раскачиваясь на нем в постели, позволят росткам возможностей перекинуться с этой нити на другие, спровоцируют землетрясения, которые встряхнут и развернут ветви будущего по направлению к Саду.
То, что ее роль здесь предполагает столь тщательное, вдумчивое зацикливание на мелочах, – настоящий подарок от Сада; от нее буквально требуется бродить по лесу и думать о птицах, деревьях, цветах, и все это критически важно для миссии. Блу любит большие города, их анонимность, запахи и звуки, но она также любит леса, которые обычные люди ценят за тишину, хотя это серьезное заблуждение. Блу слушает соек, дятлов, скворцов, посмеивается над колибри, состязающимися в скорости крыльев. Она протягивает руки поползням, гаичкам, черно-белым славкам, и они слетаются к ней, устраиваются на ее пальцах, как на ветках. Она гладит дятла по холке, не называя цвет, делает иголку и нитку из трепета, который испытывает, прикасаясь к птице, и подшивает его к общей радости от прогулки в лесу, которая не вызовет подозрений Сада.
Теперь на ее плече во всех воплощениях есть шрам – зарубцевавшееся последствие травмы. Волки сторонятся ее, любят на расстоянии.
Поскольку лесные прогулки давно вошли у нее в привычку, замаскировать поиски оказывается относительно легко; поскольку все это время она ворочала прошлогодние листья, подбирала вороньи черепа, сухой, линялый бархат рогов и зубы лисиц, не вызывает интереса и то, как неподвижно она замирает, когда видит перед собой бородатую неясыть – та склоняет к ней свою волшебничью морду, и цветная рябь на ее лоснящихся перьях подобна отступающей ночи.
Птица безмятежно и величаво восседает в дупле дуба и смотрит на нее.
Затем отхаркивает какой-то довольно крупный комок, ерошит перья и улетает.
Блу смеется – внезапно, резко – и наклоняется, чтобы поднять комок. Она вертит его в пальцах не глядя – всего лишь очередной экспонат в ее коллекции. Она не выпускает его из руки, пока не возвращается домой, и ждет заката, чтобы любоваться алеющим небом, в то время как она осторожно вскрывает комок и находит там то, что можно прочесть.
Годы спустя ищейка обшаривает местность со скоростью, почти превышающей скорость звука, то появляясь, то исчезая из виду, и возвращает крошечные фрагменты кости обратно в косу.
Дорогой Лазурит,
О да! Последнее время я вечно в движении. Нас – точнее, меня – гоняют с места на место, вверх по косе и вниз, а объем работы растет не по дням, а по часам. Подножки и засады с вашей стороны не прошли бесследно, и мы приумножаем наши вылазки, чтобы снова с вами сравняться. Но хватит о войне. Скажу только: у меня мало времени.
Я только что собиралась извиниться перед тобой за свою краткость. Однако едва я начала записывать эти слова, как увидела, что ты качаешь головой. Ты была права тогда, когда… Я действительно воспроизвела тебя в себе – или ты сама это сделала. Интересно, что есть в тебе моего?
Словами не передать, как я благодарна тебе за письмо. Оно нашло меня в минуту острого голода.
Слова могут ранить, но могут и стать мостами. (Как те мосты, которые оставил после себя Чингисхан, не оставив ничего кроме.) Хотя, пожалуй, и мост может нанести рану? Перефразируя пророка: переписка – это строительство, а не событие
[13]. Твои письма дарят мне место, где я могу поселиться.
Моя память о тебе растянута на тысячелетия, и в каждом воспоминании ты запечатлена в движении. Я вижу тебя дома, с супругом, с чаем из шиповника, с закатом над рекой, и от этой картины у меня поет сердце. Кожа океана покрывается рябью, когда на глубине проплывает кит; точки звезд складываются в медведя размером во множество световых лет; по этим подсказкам я черчу абрис твоей нынешней жизни. Я воображаю, как ты просыпаешься, спишь, наблюдаешь за гусями, трудишься на природе, напрягая руки, спину, ноги и технологии этой эпохи. Когда я в следующий раз окажусь там, где растет сумах, я раздобуду себе немного. Признаюсь, я знакома только с его ядовитой разновидностью, но мне все-таки кажется, ты не ее имела в виду.
Возможно, однажды наши командировки совпадут, и мы пересечемся в какой-нибудь деревушке в верховьях прошлого, подальше отсюда, где каждая из нас, работая под прикрытием, будет следить за другой, и мы сможем чаевничать вместе, обмениваться книгами и отправлять домой выхолощенные отчеты о действиях друг друга. Думаю, даже тогда я бы продолжала писать тебе письма.
Прочитала книгу Митчисон. Очень понравилось. (Хотя такой отзыв кажется чересчур поверхностным – теперь я понимаю, что ты имела в виду, когда писала о словах.) Она поразила меня. Особенно драконы, Один и концовка. Часть про Константинополь далась мне со скрипом – возможно, я упускаю какой-то контекст, но в то же время понимаю, какое место она занимает во всей книге, и этот прием напоминает мне фрагменты из «Дон Кихота». Но финальное откровение – о королях и драконах – да. Забавно, что мы всегда представляем рыцарей сражающимися с драконами, когда на самом деле те состоят у них на службе.
Сад, очевидно, любит корни, а эта книга корнями уходит в отсутствие корней. Так что же ты тогда, перекати-поле? Одуванчиковое семя?
Ты – это ты, и ты остаешься собой так же, как я остаюсь.
