К тому времени Владимир уже предпринимал попытку решить этот вопрос, закрепив место верховного божества за славянским богом Перуном, но потерпел неудачу. Он построил в Киеве большое святилище, поместив идол Перуна в центре. Но люди сочли это оскорблением в адрес других богов. Вспыхнул мятеж, в котором погибли два человека
[161]. Владимир упорно держался за культ Перуна, но понимал, что эта битва проиграна.
Его недовольство языческой верой нашло отражение в легенде, запечатленной в «Повести временных лет». Придя к выводу, что его княжество нуждается в новой религии, Владимир якобы разослал послов, чтобы те разузнали подробности о трех крупнейших вероисповеданиях – христианском, мусульманском и иудейском. Ислам он отверг, не желая отказываться от спиртного
[162] и подвергаться малоприятной (особенно во взрослом возрасте) процедуре обрезания. Иудаизм был тоже отвергнут – на том основании, что у евреев не было собственной земли: для средневекового мышления это был веский аргумент «против». Оставалось только христианство, и встал вопрос, какое из двух его направлений предпочесть: западное, католическое, или восточное, православное. Но выбрать оказалось нетрудно. Послы Владимира, отправившиеся в Константинополь и посетившие литургию в Святой Софии, с восторгом донесли князю: «Не знаем, на земле ль мы были или на небесах. Только то знаем, что Бог там жив».
Возможно, это всего лишь легенда, но она передает суть решения, принятого князем. Киев и так уже тяготел к Византии, а христианство, особенно православное, казалось гораздо привлекательнее родного язычества. У христиан был только один бог – и, вдобавок, бог всемогущий. Византийское самодержавие было организовано по образцу этого божественного всевластия: на небесах – единый Бог, на земле – единый император. Бог не спрашивал разрешения у ангелов и не нуждался в их сотрудничестве. Все свершалось по его велению – стоило только отдать приказ. Такую же модель правления Владимир хотел навязать Киеву.
Были и другие причины, побуждавшие его к союзу с Константинополем. Князь остро осознавал пределы своей власти, с одной стороны, и глубокие корни великой Византийской империи, – с другой. Каким бы могущественным он ни казался своим соседям и подданным, он помнил походы своего отца и извлек из его судьбы урок. Русь не могла соперничать с Византией в войне такого типа, в которой Святослав потерпел поражение на Балканах. Не хватало организации, бюрократии, мощной и разветвленной иерархии. Без них власть Киева оставалась эфемерной: в любой момент его могла постичь участь многих восточных государств-однодневок, ненадолго расцветавших, но вскоре исчезавших без следа.
За решением Владимира принять христианство стояло осознание того, что как союзник Константинополя он сможет добиться гораздо большего, чем как военный вождь, правивший по образцу скандинавских морских королей. И этим решением он обрывал духовные и культурные связи с наследием викингов.
Циничный наблюдатель (каких и в те времена имелось немало) наверняка заявил бы, что со стороны князя это был сугубо политический ход, но, как ни странно, с обращением в новую веру Владимир и впрямь изменился. Человек, который когда-то изнасиловал жену своего брата, теперь принялся за добрые дела. Он стал ежедневно кормить нищих и больных, накрывая для них столы и приказывая развозить по домам хлеб и рыбу, мед и овощи. Он отпустил всех наложниц и жен, кроме византийской царевны, и отменил смертную казнь (что особенно удивительно – с учетом того, сколько крови он пролил за свою жизнь). В нескольких городах были открыты школы, а из ежегодного оброка стали выделять часть средств на помощь неимущим.
Если судить по детям Владимира, то его просветительская деятельность принесла впечатляющие плоды. От различных жен и наложниц у него родилось множество дочерей, которых он с успехом выдавал замуж за монархов по всей Европе. Киевская знать даже начала жаловаться (надо полагать, не слишком громко) на недостаток невест: мол, всех киевских княжон отдают иноземцам. И не последним достоинством этих киевских княжон была образованность. Одна из внучек Владимира, Анна, стала женой французского короля Генриха I, а после его смерти – регентом при малолетнем сыне Филиппе. Один документ, относящийся к началу ее регентства, испещрен крестами и тому подобными пометками, которые ставили вместо подписи благородные, но неграмотные французские аристократы. Одна-единственная полноценная подпись на этом пергаменте принадлежит королеве Анне, собственноручно вписавшей свое имя кириллицей.
Впрочем, не все обычаи викингов отошли в прошлое. Владимир намеревался сделать Киев христианским городом и не собирался терпеть возражений. По возвращении в столицу он первым делом сжег тот самый храм, который когда-то воздвиг языческим богам. Идол Перуна привязали к конскому хвосту, протащили по улицам, символически избили палками и сбросили в Днепр. Затем всех жителей города копьями согнали к реке – для массового крещения.
В городе Овруч Владимир построил церковь в честь святого Василия Великого, именем которого сам князь был назван при крещении. Остаток своего правления он посвятил укреплению церковной инфраструктуры Киевской Руси. Ко времени его смерти для заботы о духовных нуждах княжества требовалось уже не менее семерых епископов.
Но, пожалуй, самым важным следствием обращения в христианство стало принятие кириллического алфавита
[163]. Владимир нуждался в письменности, а скандинавские руны не годились для записи сложных текстов. Кириллица открыла русам доступ к богатой литературной традиции Константинополя и укрепила культурные связи с Византийской империей. Первый свод законов Киевской Руси, составленный при сыне Владимира, Ярославе, был записан кириллицей и основан на византийских, а не на скандинавских прецедентах.
Киевское княжество начинало напоминать своего южного союзника даже внешне. Владимир пригласил византийских мастеров, и деревянные дома по образцу скандинавских стали уступать место каменным зданиям. Почти во всех городах поставили ворота из кирпича и мрамора и церкви с луковичными куполами – в подражание константинопольским
[164].
Сами города разрослись; появились крупные центры с населением более 60 тысяч человек. Славяне, проживавшие в этих городах, превратились из потенциальной военной добычи в христианских подданных, которых следовало защищать. Даже традиционный для викингов охотничий промысел был отвергнут в пользу сельского хозяйства, а в военном деле вместо щитовой стены стали использовать кавалерию. Ностальгические связи с Севером сохранились – и Владимир, и его сын принимали в гостях скандинавских правителей
[165], – но русы определенно стали считать себя самостоятельной нацией. Они больше не говорили по-скандинавски и даже не брали скандинавских имен
[166], а еще поколение спустя шведы превратились для них из союзников в торговых конкурентов.
