Первая мысль, пришедшая мне в голову, состояла в следующем. У меня еще остались деньги, которые мне оставил дедушка в Нью-Йоркском банке. Может быть, их и следует раздать бедным.
Дойдя до этой мысли, я решил провести новену
[485] и испросить благодати понимания, что делать дальше.
На третий день новены отец Губерт, один из братии, сказал: «Приезжает Баронесса. Мы собираемся поехать в Буффало, встретить ее с канадского поезда и привезти сюда. Хочешь поехать с нами?» Рано утром мы сели в машину и отправились на север, вверх по одной из тех длинных параллельных лощин, что плавно сбегают с гор к Аллегейни.
Когда Баронесса сошла с поезда, я понял, что впервые вижу ее в шляпе. Но больше всего меня поразило другое – то, какое впечатление она произвела на этих священников. Мы сидели на станции, скучали, вяло сетовали на события в мире. А тут вдруг все проснулись, оживились и с большим вниманием прислушивались ко всему, что она говорила. Зашли поесть в ресторан, Баронесса говорила о священниках, о духовной жизни и благодарности, о евангельских десяти прокаженных, из которых лишь один возвратился поблагодарить Христа за исцеление. Она высказала, как мне показалось, вполне разумную мысль. Но вдруг заметил, что оба отца сидят словно громом пораженные.
И тогда я понял, что происходило на моих глазах. Она им проповедовала. Ее визиту в колледж Св. Бонавентуры суждено было обратиться для них, для семинаристов и всех, кто ее слушал, в миссию, в ретрит. Я и не догадывался прежде, в какой степени это часть ее служения: священники и монашествующие стали, косвенно, почти столь же важным полем для ее миссии, сколь и Гарлем. Вот потрясающее домостроительство Духа Святого! Когда Дух Божий находит душу, в которой может действовать, Он использует ее для неограниченного количества целей, открывает перед ней сотни направлений, умножая плоды ее трудов и способности к апостолату почти невероятным, превышающим пределы обычных человеческих возможностей образом.
Так было и с этой женщиной. Она начала помогать бедным в Гарлеме с более-менее смутными перспективами, и вот теперь оказалась в таком положении, что ее служение едва начавшись, стало привлекать к ней души со всех концов страны и привела ее к своего рода неформальному апостолату среди священников, клира, в монашеских орденах.
Что же она могла предложить им такого, чего у них еще не было? Только одно: она была исполнена любви к Богу: молитва, жертва и бескомпромиссная бедность наполнили ее душу тем, что эти два человека, по-видимому, тщетно искали в сухих традиционных ученых ретритах, выпадавших на их долю. И я видел, как их влекла к ней огромная духовная сила обитавшей в ней благодати, настоящее и устойчивое вдохновение, которое позволяло их душам прикоснуться к Богу как живой реальности. Нам всем необходимо чувствовать эту связь с живым Богом, и так уж устроено, что один из способов – слушать друг друга, когда мы говорим о Боге. Fides ex auditu
[486]. Нет ничего нового в том, что Бог подвигает святых, не имеющих сана, проповедовать священникам, свидетельством тому тезка Баронессы – Екатерина Сиенская.
У Баронессы было что сказать и мне.
Моя очередь пришла, когда мы ехали в машине на юг по блестящему мокрому шоссе.
Баронесса сидела на переднем сиденье и говорила, обращаясь ко всем. Вдруг она повернулась ко мне и сказала:
– Ну что ж, Том, когда ты окончательно возвращаешься в Гарлем?
Этот простой вопрос удивил меня. Однако, несмотря на его внезапность, меня поразила мысль о том, что это и есть ответ мне. Возможно, это тот ответ, о котором я молился и которого искал.
Она застала меня врасплох, и я смешался. Я стал говорить о писательстве. Сказал, что мое возвращение в Гарлем зависит от того, сколько времени я смогу уделять писательству, когда туда приеду.
Оба священника немедленно включились в разговор и сказали, что не нужно ставить условия и искать лазейки.
– Ты предоставь ей это решить, – сказал отец Губерт.
Так что вскоре все выглядело так, словно я еду в Гарлем, по крайней мере, на какое-то время.
Еще Баронесса сказала:
– Том, ты подумываешь стать священником? Люди, ставящие вопросы, которые ты задавал мне в письмах, обычно хотят стать священниками…
Эти слова разбередили старую рану. Но я сказал:
– О нет, у меня нет призвания к священству…
Когда разговор перешел на что-то другое, я слегка отвлекся, чтобы обдумать услышанное, и вскоре мне стало ясно, что для меня это наиболее достойный выход. С одной стороны, у меня не было особой уверенности, что таково мое призвание, но с другой – я уже не сомневался, что колледж Св. Бонавентуры мало что мог дать для моей духовной жизни в дальнейшем. Мне там больше не место. Он был слишком пресным, слишком безопасным, слишком защищенным. Ничего от меня не требовал, не возлагал на меня креста. Он предоставлял меня самому себе: я принадлежал себе, сам был хозяином собственной воли, и все, что Бог дал мне, и что я должен вернуть Ему, было в полном моем распоряжении. За все время моего пребывания там я ни от чего не отказывался, разве от очень малого, как бы ни был беден.
А так я мог бы отправиться в Гарлем, присоединиться к этим людям в их доме и жить на то, что Бог дал нам есть день ото дня, и разделить свою жизнь с больными, голодающими, умирающими и теми, у кого ничего не было и никогда не будет, с изгоями, всеми презираемой расой. Если это мое, Бог даст мне знать достаточно скоро и ясно.
Когда мы добрались до Св. Бонавентуры, я увидел начальника английского отделения, стоящего в тусклом свете под аркой монастырских ворот, и сказал Баронессе:
– Это мой босс. Мне следует пойти к нему и сказать, чтобы он искал кого-то на мое место на следующий семестр, раз я уезжаю в Гарлем.
На следующий день мы обо всем договорились. В январе, по окончании семестра, я приеду жить в Дом дружбы. Баронесса сказала, что по утрам у меня будет полно времени для писательства.
Я пришел к ректору, отцу Томасу, в его кабинет в библиотеке и сказал, что собираюсь уехать.
Лицо его покрылось лабиринтом морщин.
– Гарлем, – произнес он медленно. – Гарлем.
Отец Томас знал толк в молчании. Выдержав длинную паузу, он снова заговорил:
– Может быть, вы несколько увлеклись?
Я сказал ему, что мне кажется, я должен так поступить.
Снова долгое молчание. Потом он спросил:
– Вы не задумывались о священстве?
Отец Томас был очень мудрым человеком. Ректор семинарии, преподававший богословие поколениям священников, он, надо полагать, кое-что понимал в том, у кого есть, а у кого нет призвания к священству.
Но я подумал: он ведь ничего не знает о моих обстоятельствах. А мне не хотелось затевать беседу, чтобы теперь, когда я решился на что-то определенное, все снова запуталось. И я сказал:
