В это самое время и пришла новость из Англии.
Среди писем, которые я обнаружил в полдень Великой Субботы под салфеткой в трапезной, было письмо от Джона-Пола. Я прочел его в Светлый Понедельник, в нем говорилось, что он женился, как и задумывал, и вместе с женой ездил ненадолго на Английские Озера. Потом его перевели на другую базу, и он участвует в боях.
Я понял, что раз или два он где-то что-то бомбил, но писал он об этом так скупо, что даже цензору было нечего вырезать. Было заметно, что в его отношении к войне и своему в ней участию произошла огромная перемена. Он не хотел о ней говорить. Ему было нечего сказать. И по тому, как он писал, что не хочет говорить о ней, было понятно, что он очень сильно переживал.
Теперь Джон-Пол оказался лицом к лицу с миром, который он и я помогали строить.
В полдень Светлого Понедельника я сел писать ему письмо и подбодрить, насколько это было в моих силах.
Я окончил письмо во вторник Светлой Седмицы. Мы собрались на хорах перед общей мессой, когда вошел отец наставник и сделал мне знак «Настоятель».
Я пошел в кабинет настоятеля. Нетрудно было угадать, в чем дело.
Проходя мимо Пьеты в углу галереи, я погрузил свою волю и чувства в рану на боку мертвого Христа.
Преподобный отец сделал мне знак войти, я опустился на колени у его стола, получил благословение, поцеловал кольцо, и он прочел мне телеграмму, в которой говорилось, что 17 апреля в воздушном бою сержант Дж.-П. Мертон, мой брат, пропал без вести.
До их пор не понимаю, почему им понадобилось столько времени, чтобы послать телеграмму. 17 апреля было уже десять дней назад – в конце Страстной седмицы.
Спустя еще несколько дней пришло письменное подтверждение, и наконец, спустя несколько недель, я узнал, что Джон-Пол действительно погиб.
Случилось все так. В ночь пятницы шестнадцатого, на которую приходился праздник Богоматери Скорбящей, он и его экипаж вылетели на своем бомбардировщике, имея целью Мангейм
[518]. Мне так и не удалось выяснить, произошло ли крушение на прямом или обратном пути, но самолет упал в Северном море. Джон-Пол был серьезно ранен при крушении, но ему удавалось держаться на плаву, он даже пытался поддерживать пилота, который был уже мертв. Его товарищам удалось спустить на воду резиновую спасательную шлюпку и втащить его внутрь.
Он очень серьезно пострадал: возможно, была сломана шея. Он лежал на дне шлюпки и бредил.
Его мучила жажда. Он все время просил пить. Но у них не было воды. Бак с водой разбился при падении, вся вода вытекла.
Это длилось не очень долго. Он промучился три часа и умер. Что-то вроде трех часов жажды Христа, Который любил его и умер за него много веков назад и вновь приносил Себя в жертву, и в тот самый день тоже, на многих алтарях.
Его спутники страдали гораздо дольше, в конце концов их подобрали и доставили в безопасное место. Но это было спустя почти пять дней.
На четвертый день они похоронили Джона-Пола в море.
Мой нежный брат, мои бессонные глаза
Цветами будут для твоей могилы,
И если хлеб свой не могу вкушать,
Мой пост над ней пусть прорастет, как ива.
И если жажду мне не утолить,
Пускай забьет родник из этой жажды.
В какой земле под задымленным небом
Теперь лежит затерянный твой прах?
Скажи, в каком трагическом пейзаже
С дороги сбился твой несчастный дух?
В трудах моих найди себе надгробье,
В мои страданья голову склони,
И кровь, и жизнь мою возьми себе,
Чтоб ложе лучшее купить взамен.
Дыхание мое и даже смерть
Возьми и обрети упокоенье.
Когда в боях все воины падут
И обратятся в пыль знамена,
Пусть возвещают наших два креста,
Что умер Бог на них за нас обоих.
Среди обломков твоего апреля
Оплакивает Он мою весну,
И в одинокую твою ладонь
Роняет золотые слитки слез. —
То выкуп за тебя родной земле.
И над твоей могилой безымянной
Безмолвные, невидимые слезы
Струятся, словно колокольный звон.
Они зовут тебя домой вернуться
[519].
Эпилог
Meditatio pauperis in solitudine
[520]I
День дню изливает слово
[521]. Сменяются облака. Лета и весны проплывают над нашими лесами и полями неторопливой размеренной чередой, время прошло, а ты и не заметил.
В июньском пекле Христос изливает с небес Духа Святого, а оглянувшись, вдруг замечаешь, что стоишь посреди амбара, лущишь кукурузу, и холодный ветер последних октябрьских дней, долетая сквозь поредевшие леса, пробирает тебя до костей. Прошла минута – и уже Рождество, Христос рождается.
В последних трех Великих мессах, которые служатся как торжественные архиерейские высокие мессы, с архиерейским третьим часом, я один из младших алтарников. Мы облачились в ризнице и ждем в алтаре. Под мощные звуки органа Преподобный отец проходит с процессией монахов по галерее, на мгновение преклонив колена перед Святыми Дарами в часовне Богоматери-Победительницы. Потом начинается служба Третьего часа. Затем – торжественное облачение: я с подобающими поклонами подношу посох, процессия идет к подножию алтаря, и хор запевает потрясающие входные антифоны, вмещающие все богатство смыслов Рождества. Дитя, появившееся на свет в уничижении, в яслях, пред пастухами, рождается сегодня на небесах в славе, великолепии, величии: и день, в который Он рожден, есть вечность. Он рождается вечно, Всесильный, Премудрый, Рожденный прежде денницы
[522]. Он есть начало и конец, Сын, вечно рождающийся от Отца, бесконечного Бога: и Сам Он – тот же Бог, Бог от Бога, Свет от Света, Бог истинный от Бога истинного. Бог, вечно рождающийся от Себя, Сам Свое второе Лицо: Один, но рождающийся от Себя Самого вечно.
Каждое мгновение Он рождается и в наших сердцах: ибо это бесконечное рождение, вечно длящееся начало без конца, извечная, совершенная новизна Бога, рождаемого от Самого Себя, исходящего от Самого Себя не покидая Себя и не искажая Своей единственности, – именно это есть жизнь в нас. Но смотрите: вот Он вновь рожден и на этом алтаре, на этом покрове и корпорале, белом как снег в свете горящих огней, и вознесен над нами в тишине предложения. Христос, Дитя Бога, Сын, стал Плотью, во всем Своем всемогуществе. Что скажешь мне в это Рождество, о Иисусе? Что приготовил Ты мне в Своем Рождестве?
