Мы спускались в долины юга, посетили Альби с его красным собором Св. Цецилии над Тарном, похожим на сумрачную крепость. С высоты его башни мы разглядывали долины Лангедока, где все церкви напоминали укрепленные форты. Эта земля когда-то была одержима ересью и ложным мистицизмом, который отторгал людей от Церкви и Таинств, заставлял уходить, скрываться и искать какой-то странной, самоубийственной нирваны
[55].
В Сент-Антонене была фабрика – единственная в этих краях. На ней работали и все местные пролетарии – три-четыре мужчины, один из которых был и единственным здешним коммунистом. Фабрика производила какие-то механизмы, позволявшие легко и без усилий забрасывать сено на самый верх повозки. Владельцем фабрики был некто Родолосс, единственный городской капиталист. У него было два сына, которые заправляли вместо него на фабрике. Одного я знал – это был тощий, долговязый, мрачный темноволосый субъект в очках с роговой оправой.
Однажды вечером мы сидели в одном из городских кафе, пустынном месте, хозяином которого был очень пожилой человек. Родолосс разговорился с отцом, и я помню его вопрос, заданный очень вежливым тоном: не русские ли мы? На эту мысль его навела борода отца.
Узнав, что мы собираемся здесь жить, он с ходу предложил продать нам свой дом и пригласил нас туда на обед, чтобы мы могли его осмотреть. Дом Симона де Монфора
[56], как он назывался-, представлял собой большую ферму в миле от города по дороге в Кэйлюс. Он стоял на склоне холма, спускавшегося в долину Боне, в устье глубокой округлой ложбины, покрытой лесом. Здесь мы обнаружили небольшую речку, заросшую водяным крессом
[57] и берущую начало от чистого родника. Дом действительно казался древним, и было похоже, что де Монфор и правда когда-то тут жил. Возможно, призрак де Монфора являлся и сейчас: здесь было темно и мрачно, а раз темно, то это не лучшее место для художника. Кроме того, для нас оно было слишком дорого, и Отец предпочел строить дом сам.
Вскоре после того, как я стал ходить в местную начальную школу, где чувствовал себя неуютно среди малышей и пытался освоить французский, Отец набросал план дома, который мы построим на купленной у подножия Кальварии земле. В нем должна была быть одна большая комната-мастерская, столовая и гостиная, а на втором этаже – две спальни. Вот и всё.
Мы разметили фундамент, и Отец вдвоем с рабочим начал копать. Затем явился лозоискатель, который нашел для нас воду, и мы вырыли колодец. Рядом с колодцем Отец посадил два тополя – один для меня, другой для Джона-Пола, а следующей весной разбил большой сад к востоку от дома.
Между тем, у нас образовалось много друзей. Уж не знаю, через капиталиста ли Родолосса, или через радикал-социалиста погонщика Пьеро, но мы завязали отношения с местным регби-клубом, а может быть – они с нами. В один прекрасный день вскоре после нашего прибытия перед Отцом предстала делегация от клуба “Avant-Garde de Saint-Antonin” с просьбой стать его президентом. Отец был англичанин, а значит, по их мнению, отлично разбирался в любом виде спорта. Действительно, в Новой Зеландии он играл в регби за школьную команду. Так что президентом клуба он стал, и время от времени, рискуя жизнью, участвовал в качестве арбитра в их диких играх. Не то чтобы правила сильно переменились со времен его увлечения регби, но в Сент-Антонене была в ходу своеобразная интерпретация этих правил, которую постичь было невозможно, не получив особого откровения или дара различения духов. Все же Отцу удалось пережить сезон.
Обычно я сопровождал его и команду на все игры, которые они играли вне дома. Мы забирались на север до Фижака, глубоко в горы Руэрга; или на юг, на равнины Лангедока, в Гайяк, городок с одной из этих церквей-крепостей и настоящим стадионом для местной команды регби. Сент-Антонен, конечно, не приглашали играть в финале Гайяка, а только открывать игры, тогда как именно решающие матчи собирали толпы.
В те дни весь юг Франции был поражен неистовой и жестокой страстью к регби и играл в него с кровожадной свирепостью, что иногда заканчивалось смертельными травмами. После действительно ответственных игр рефери обычно должен был сопровождать с поля специальный телохранитель, а нередко ему приходилось ускользать через изгородь и дальше прямиком через поля. Единственным видом спорта, который вызывал еще более широкое и мощное воодушевление, чем регби, были велосипедные гонки на длинную дистанцию. Сент-Антонен лежал вне дорог больших гонок, но иногда случалось, что трасса проходила через наши холмы. Тогда мы стояли в конце большого подъема к вершине Роше д’Англар и наблюдали, как гонщики медленно взбираются в гору. Они ехали, низко пригнувшись и едва не касаясь носом руля, трудясь упорно и в тяжком усилии напрягая каждую мышцу. На лбах у них вздувались вены.
Одним из членов команды регби был маленький, похожий на кролика человечек, сын местного предпринимателя, занимавшегося сеном и фуражом. У него была машина, и обычно он привозил на игру и отвозил обратно бóльшую часть команды. Однажды вечером он едва не убил себя и нас шестерых, когда в свет фар неожиданно выскочил кролик и помчался впереди машины. Этот дикий француз немедленно втопил педаль газа и погнался за кроликом. Белый хвостик мелькал тут и там в свете фар, все время в каких-нибудь нескольких футах перед колесами, петляя вправо и влево, чтобы сбить авто со следа, только авто был не так прост. Рыча, он неотступно держался за кроликом, рыская от одного края дороги к другому и каждый раз едва не вытряхивая нас в канаву на обочине.
Теснившиеся на заднем сидении начали слегка нервничать, особенно когда увидели, как мы приближаемся к крутому спуску, который петлями сбегает в долину к Сент-Антонену. Если мы продолжим преследовать кролика, то непременно выскочим к обрыву и будем лететь кувырком до тех пор, пока не приземлимся в реке на пару сотен футов ниже.
Кто-то выразил сдержанное недовольство:
– C’est assez, bein? Tu ne l’attraperas pas!
[58]
