Я плохо помню, чем закончилось пикетирование: то ли мы дождались кого-то себе на смену, то ли, решив, что с нас довольно, просто сняли плакаты и пошли домой. Тем не менее, у меня было ощущение, что я сделал нечто действительно достойное, даже если это только жест, потому что, похоже, он не произвел никакого впечатления. Но по крайней мере, я публично исповедовал свою веру, заявив, что я – против войны, любой войны, что я считаю войны несправедливыми, потому что они могут уничтожать и разрушать мир… Вы спросите, как я умудрился вывести все это из пары плакатов, которые носил? Насколько я помню, такова была в те годы партийная линия – по крайней мере, так она преподносилась публике.
Как сейчас слышу усталое монотонное скандирование студентов на демонстрации в кампусе: «КНИГИ, НЕ ЛИНКОРЫ!», «НЕТ ВОЙНЕ!» Мы не уточняли, против какой войны выступали. Мы ненавидели войну как таковую, и именно ей мы говорили «нет». Мы говорили, что хотим книг, а не линкоров, и жаждем знаний, интеллектуального и духовного роста. А злые капиталисты заставляют правительство работать на их обогащение, покупать вооружение, строить линкоры, самолеты и танки, тогда как деньги следует тратить на тома дивных культурных книг для студентов. Мы стоим на пороге жизни и тянем руки к образованию и культуре. Неужели правительство вложит в них оружие и отправит нас на новую империалистическую войну? Война, согласно партийной линии 1935 года, – исключительно капиталистическое развлечение. Это просто способ обогащения для производителей оружия и международных банкиров, возможность сколотить состояния на крови рабочих и студентов.
Той весной крупным политическим событием стала «Мирная стачка». Мне и сейчас трудно понять, в силу чего студент, прогуливая, может считать себя забастовщиком. В конце концов прогул никому ничего не стоит, разве что самому студенту. Сам я привык прогуливать занятия, но назвать это «забастовка» мне казалось довольно высокопарным. Тем не менее, на следующий день, такой же серый, как и предыдущий, мы отправились на «стачку». На этот раз в гимнастическом зале собрались несколько сотен человек, а пара студентов с нашего факультета даже взобрались на помост и что-то говорили. Не все присутствующие были коммунистами, но все речи имели приблизительно один и тот же рефрен: в наши дни нелепо даже думать о справедливой войне. Никто не хочет войны: ей нет оправдания, ни для одной из сторон, и если она разразится, то только в результате капиталистического заговора. Поэтому все сообща, независимо от того, кто каких взглядов придерживался, должны дать войне отпор.
Такая позиция меня привлекала, она соответствовала моим тогдашним умонастроениям. Мне казалось, что она снимает все разногласия своей решительной и бескомпромиссной простотой. Всякая война – несправедлива, и этим все сказано. Все, что нужно – это сложить руки и отказаться воевать. Если так сделают все, войн больше не будет.
Конечно, коммунисты не могли всерьез так рассуждать, но я-то считал, что их позиция именно такова. Так или иначе, темой именно нашей стачки был Оксфордский обет
[218]. Его текст был выведен огромными буквами на большущем плакате, безвольно колыхавшемся в воздухе над трибуной, и каждый оратор взмахивал рукой в сторону плаката, нахваливал обет, повторял его сам и нас призывал к тому же. Под конец мы его торжественно приняли.
Все, наверно, уже забыли, что такое этот Оксфордский обет. Это была резолюция, которую провел Оксфордский союз
[219]. В ней говорилось, что они (т. е. эти конкретные студенты старших курсов Оксфорда), – ни при каких обстоятельствах не станут воевать за короля и страну
[220]. Тот факт, что большинство из тех, кому в этот вечер случилось присутствовать на митинге университетского дискуссионного клуба, проголосовали именно так, ни к чему не обязывал ни университет, ни самих голосовавших. И только другие группы студентов по всему миру превратили резолюцию в «Обет». Сотни тысяч студентов различных школ, колледжей и университетов приняли «обет» с такой торжественностью, словно действительно обязались следовать ему, как в тот день в Колумбии получилось с нами. Все это обычно вдохновляли красные, в тот год они были в восторге от Оксфордского обета…
Но на следующий год разразилась гражданская война в Испании. И очень скоро я узнал, что один из наших главных ораторов на Мирной Стачке 1935 года, один из тех, кто с таким энтузиазмом поддержал славное обещание не сражаться ни на какой войне, – теперь воюет за Красную армию против Франко, а вся НСЛ и Молодые Коммунисты ходят повсюду с пикетами и обличают каждого, кто смеет сомневаться, что война в Испании – это священный крестовый поход за рабочих и против фашизма.
Я до сих пор недоумеваю, что все эти люди в гимнастическом зале Колумбии, включая меня, думали, когда принимали этот обет? Что он означал для нас? Из чего мы исходили? Как могли мы брать обязательства? Коммунисты не верят ни в естественный закон
[221], ни в закон совести, хотя и кажется, что они верят. Они постоянно кричат о несправедливости капитализма, и тут же, на одном дыхании, заявляют, что идея справедливости есть миф, придуманный правящим классом, чтобы обмануть и сбить с толку пролетариат.
Насколько я могу вспомнить, большинство из нас считало, что, принимая эту клятву, мы делаем публичное заявление, чтобы повлиять на политиков. Мы не собирались связывать себя какими бы то ни было обязательствами. Это не приходило нам в голову. Наверно многие из нас втайне полагали, что мы – в некотором роде боги, и потому единственный закон, которому мы должны следовать, – это наши собственные маленькие священные воли. Достаточно сказать, что мы не собираемся ни за кого воевать, и довольно. Если же мы потом передумаем – что с того: разве мы не сами себе боги?
