Когда я сворачивал на Бродвей, ко мне присоединился Герди. Не помню точно, на Бродвее или дальше, нас нагнал Эд Райс. Лэкс и Сеймур подошли, когда мы были уже в церкви.
Эд Райс был моим крестным отцом. Он был единственным католиком среди нас, среди всех моих друзей. Лэкс, Герди и Сеймур были евреи. Они вели себя очень тихо, я тоже. Райс единственный не был испуган, смущен или стеснен.
Все прошло очень просто. Сначала я встал на колени у алтаря Божией Матери, и отец Мур принял мое отречение от ереси и раскола. Затем мы прошли в баптистерий, расположенный в темном углу близ главного входа.
Я стал на пороге.
– Quid Petis ab ecclesia Dei? – спросил отец Мур.
– Fidem!
– Fides quid tibi praestat?
– Vitam aeternam
[328].
Потом молодой священник стал читать молитвы на латыни, спокойно и внимательно глядя на страницу Rituale сквозь линзы очков. И я, просивший вечной жизни, стоял и смотрел на него, выхватывая здесь и там латинские слова.
Он повернулся ко мне:
– Abrenuntias Satanae
[329]?
Троекратной клятвой я отрекся Сатаны и гордыни его и дел его.
– Веруешь ли в Отца Всемогущего, Творца неба и земли?
– Credo!
[330]
– Веруешь ли во Иисуса Христа, Сына Единородного, рожденного и пострадавшего?
– Credo!
– Веруешь ли в Духа Святаго, во Святую Вселенскую Церковь, Общение святых, отпущение грехов, воскресение тела и в жизнь вечную?
– Credo!
Какие горы спадали с моих плеч! Словно черные пелены спадали с моего ума, и открывали внутреннее видение Бога и правды Его. Однако я был поглощен богослужением и ждал следующего обряда. Он несколько пугал меня, или скорее, пугал тот легион, который жил во мне на протяжении двадцати трех лет.
Священник дунул мне в лицо и сказал: «Exi ab eo, spiritus immunde: Выйди из него, дух нечистый, и дай место Духу Святому, Утешителю».
Это был экзорцизм. Я не видел, как они покидают меня, но должно быть, их было больше семи. Я никогда не мог их сосчитать. Вернутся ли они еще? Исполнится ли страшное предостережение Христа, притча о человеке, чей дом был убран и украшен только для того, чтобы вновь быть занятым тем же демоном и многими другими, еще злейшими
[331]?
Священник, и Христос в нем, – ибо Сам Христос творит эти вещи видимым посредством своего служителя в таинстве моего очищения – снова дохнул мне в лицо.
– Томас, прими Духа благого с дуновением этим и прими Благословение от Бога. Мир тебе.
Потом он снова начал молиться и осенил меня крестом, и вот явилась соль, которую он положил мне на язык – соль мудрости, чтобы мне знать вкус божественных вещей, и наконец, излил воду на мою голову и нарек меня Томасом, «если ты не был прежде крещен».
После этого я направился в исповедальню, где меня ждал другой священник. В сумраке я встал на колени. Сквозь темные частые прутья решетки я видел отца Макгофа, он опустил голову, подперев ее рукой и преклонив ухо ко мне. «Бедняга», – подумал я. Он выглядел очень молодо и всегда казался мне столь невинным, что я сомневался, сможет ли он вообще понять те вещи, которые я собирался ему рассказать.
Но один за другим, то есть род за родом, очень старательно, я вырывал из себя все эти грехи вместе с корнем, словно зубы. Некоторые были тяжкими, но я сделал это быстро, мучительно стараясь назвать, сколько раз это случалось, не высчитывая, но примерно.
Я не успел ощутить облегчение: когда, спотыкаясь, я вышел наружу, нужно было идти туда, где меня встретит отец Мур и начнет свою – и мою – мессу. Но с этого дня я полюбил исповедь.
Он был в алтаре, в белых облачениях, открыл книгу. Я стоял на коленях справа у алтарной преграды. Все сияющее пространство алтаря – мое. Я слышал тихий голос священника и ответы служителей, и не имело значения, что мне не на кого посмотреть, чтобы знать, когда встать, а когда вновь опуститься на колени, – я все еще не освоил эти простые правила. Но, когда прозвучали маленькие колокольчики, я знал, что происходит. Я увидел вознесенные Дары – тихо и просто вновь торжествовал Христос, привлекая всех к Себе – привлекая к Себе меня.
Голос священника стал громче, произнося Pater Noster
[332]. Затем служитель негромко и быстро прочитал Confiteor
[333]. Это для меня. Отец Мур обернулся, сотворил крестное знамение во отпущение грехов и взял маленькую гостию.
– Прими Агнца Божия; прими Вземлющего грехи мира.
Священник с гостией в руке медленно спускался по ступеням: ко мне приближалось мое Первое Причастие. Я был один у алтарной ограды. Небеса полностью мои. Уделяя себя многим, они не разделяются и не умаляются, но мое одиночество перед ними было напоминанием, что Христос, сокрытый в этой малой гостии, приносит Себя за меня, мне, и с Собой – все Божество и Троицу, завершая и усиливая вселение
[334], начавшееся несколько минут назад у купели.
Я отошел от алтарной преграды, вернулся к рядам, где стояли на коленях мои друзья – словно четыре тени, четыре нереальности, и спрятал лицо в ладонях.
В храме Божием, которым я только что стал, Единая Вечная и Чистая Жертва предложена Богу, вселившемуся в меня: жертва Бога – Богу, и я принесен вместе с Богом, включенный в его Воплощение. Христос рожден во мне, новом Вифлееме, и принесен в жертву во мне, Своей новой Голгофе, и воскрес во мне. В Себе предлагая меня Отцу, Он просит Отца – Своего Отца и моего – принять меня в Его бесконечную и особую любовь: не ту, которой Он любит все сущее – ибо само существование уже есть знак Божией любви, – но в любовь к тем тварям, которые приведены к Нему в любви и силою Его любви к Самому Себе.
Потому что теперь я вступил в то бесконечное движение, которое есть сама жизнь и дух Божий: движение Самого Бога в глубь Его собственной бесконечной природы, Его беспредельного блага. И Бог, тот центр, Который повсюду, а периферия – нигде, найдя, что я включен через телесное мое соединение со Христом в это безмерное грандиозное движение, которое есть любовь, которое есть Дух Святой, возлюбил меня.
