Мне казалось, что она рискует собственной жизнью ради меня. Конечно, в каком-то смысле так и было — жизнью она, может, и не рисковала, но ради детей и внуков жертвовала многим.
— Когда-нибудь и я о тебе позабочусь, Джиджи, — говорил ей я.
— Ой, ну спасибо тебе, голубчик, — так она меня называла.
Однажды мы с Джиджи сидели у нее на крыльце, и она вязала свитер (который позже меня заставят носить). И тут мимо нас прошла бездомная женщина в грязной одежде и с измученным лицом, темным то ли от загара, то ли от грязи. У нее не было передних зубов. И, хотя она была еще достаточно далеко, я уже чувствовал от нее резкий запах мочи. До этого я никогда не встречал бездомных людей. Она выглядела как ведьма, и я молился, чтобы она поскорее прошла мимо.
Но Джиджи ее остановила.
— Простите, мисс, как вас зовут?
Я был в ужасе. Я думал: «Джиджи, что ты творишь?! Отстань от нее!»
Женщина явно не привыкла, чтобы у нее спрашивали имя, уж точно не в последнее время. Ей словно пришлось вспоминать его.
После длинной паузы она смерила бабушку взглядом и сказала:
— Клара.
— Уилл, познакомься с мисс Кларой, — произнесла Джиджи так, словно они были давними подругами.
Затем она спустилась с крыльца и приобняла Клару.
— А меня зовут Хелен, — сказала она и пригласила ее в дом.
Мое сознание судорожно металось между отвращением и ужасом. Но дальше стало только хуже.
Первым делом они пошли на кухню. Джиджи не стала давать Кларе уже готовую еду из холодильника — нет, она приготовила ей свежее блюдо. Пока Клара ела, Джиджи принесла ей чистый халат, забрала всю ее одежду и постирала.
— Уилл? — позвала она.
Что же ей от меня понадобилось?
— Да, Джиджи?
— Набери для мисс Клары ванну.
Возможно, именно в тот момент я придумал свою коронную фразу из кино. «ДА ЧЕРТА С ДВА!», подумал я. Но ванну все-таки набрал.
Джиджи отвела Клару наверх, искупала ее своими руками, вымыла ей волосы и почистила зубы.
Я хотел закричать: «Джиджи, прекрати трогать эту грязную тетю! Она провоняет всю ванную!», но знал, что так говорить нельзя.
Они были примерно одинаково сложены, поэтому Джиджи отвела Клару к своему шкафу с одеждой, поставила перед зеркалом и стала прикладывать к ней вещи, чтобы выбрать, какие ей подойдут.
Мисс Клара благодарно вздыхала и повторяла сквозь слезы:
— Хелен, пожалуйста, это все лишнее… Пожалуйста, перестаньте. Я этого не заслуживаю.
Но Джиджи и слышать таких глупостей не хотела. Она взяла Клару за обе руки и легонько потрясла их, чтобы та посмотрела ей в глаза:
— Иисус любит тебя, и я тоже, — сказала она.
Других аргументов она не принимала.
Джиджи относилась к чужим бедам как к своим. Она искренне следовала слову Божьему и считала доброту и любовь к окружающим честью, а не обузой. Я ни разу не слышал, чтобы она жаловалась на работу в ночную смену. Она ни одного плохого слова не говорила об отце, хоть он и избивал ее дочь. Следуя заветам из Библии, она готова была принять не только нас, но и кого угодно. Все люди были ей братьями, и она с радостью защитила бы каждого.
Джиджи была моральным компасом, направлявшим меня по жизни. Она была моей связью с Богом. Если Джиджи была мной довольна, это значило, что и Бог мной доволен. Если же она была мной разочарована, то и Всевышний тоже. Говоря со мной, она будто передавала мне наставления прямо с небес. Поэтому ее одобрение для меня было не просто теплыми чувствами любящей бабушки, а самой настоящей милостью Господа.
Джиджи воплощала в себе мое понимание святости и божественности. По сей день, когда я думаю о том, что делает человека хорошим, я представляю свою бабушку. Когда я ребенком садился на жесткую деревянную скамейку в церкви, я не понимал, какой смысл в чтении проповедей и изучении Священного Писания. Но у меня была Джиджи. Она прожила свою жизнь так, как учил Иисус. Благодаря ей я познал и почувствовал любовь Господа. Эта любовь дала мне надежду. Джиджи была для меня светом, показывавшим, что жизнь бывает прекрасной.
Вспоминая свое детство, я представляю отца, маму и Джиджи как треугольник мировоззрений.
Отец — дисциплина. Он научил меня усердию и трудолюбию. «Лучше умереть, чем сдаться».
Мама — образование. Она верила, что знания — неизменный путь к счастливой жизни. Она желала мне расти, развиваться, быть умным и расширять границы своего познания. «Знай, о чем говоришь, или молчи».
Джиджи — любовь и Бог. Родителям я хотел угодить, чтобы мне не влетело, а Джиджи я угождал, чтобы почувствовать благоговение божественной любви.
Эти три концепции — дисциплина, образование и любовь — живут в моем сознании и по сей день.
Джиджи обожала бродвейскую пьесу из 1960-х авторства Осси Дэвиса под названием «Победоносец Пёрли», которую в 1970 году адаптировали в мюзикл «Пёрли». Это была история черного проповедника по имени Пёрли, который переехал в Джорджию, основал там церковь и стал спасать местных рабов от злого владельца плантации. Однажды Джиджи решила, что все дети из Воскресенской церкви должны поставить «Пёрли» на сцене. Все заучивали каждую реплику и каждую песню наизусть. Мы с братьями и сестрами репетировали в гостиной, включая пластинку с записью на полную громкость, подпевая и пританцовывая в ритм песням.
Сорок лет прошло, но я до сих пор помню и могу спеть любую песню из «Пёрли».
Джиджи всегда поддерживала мою тягу к выступлениям. Она вызвалась быть организатором особых мероприятий в церкви и самостоятельно каждый год устраивала пасхальные песнопения, рождественский вертеп, кухню для бедных на День благодарения, праздничные концерты, ужины в честь крещений и так далее — что ни назови, всем занималась она. Стоило нам с братьями и сестрами научиться говорить, как она тут же отправила нас в церковь зачитать что-нибудь из Библии перед прихожанами, чтобы те «порадовались».
Родители поддерживали и мое увлечение музыкой. Всех детей они заставляли учиться играть на пианино, поскольку мамуля сама играла. Мой брат Гарри играл на саксофоне (отвратительно), а я в средней школе ходил на уроки барабана. Одно время я даже издевался над малым барабаном в школьном оркестре — правда, к всеобщему облегчению, продлилось это недолго. Только пианино мне по-настоящему нравилось, и я ему, кажется, тоже.
Одна из самых знаменитых сцен «Принца из Беверли-Хиллз» — финал пилотного выпуска, где после нашего спора дядя Фил выходит из комнаты, и я сажусь на скамейку перед пианино. Продюсеры сначала хотели, чтобы я сел спиной к клавишам, чтобы камера могла драматично приблизиться к моему лицу, пока я раздумывал над глубиной сказанных дядей Филом слов. Но во время съемки я сел лицом к клавиатуре и заиграл мамулину любимую «К Элизе» Бетховена. Джеймс Эйвери, не ожидавший такого поворота событий, вышел из-за угла. Публика утихла, и в тот момент все поняли, что сериал станет чем-то особенным. Мораль всей сцены была в том, что никогда нельзя судить книгу по обложке. Продюсерам так понравилась моя импровизация, что сцену решили не переснимать, и она стала лейтмотивом всего нашего сериала.
