Именно это я ответил Джей-Элу на то, что Майкл Манн приглашает меня сняться в фильме-биографии Мухаммеда Али. От одной мысли меня пробирала дрожь. Нет, я ни за что не стану чуваком, который испортит образ и наследие этого великого человека на большом экране.
Кроме того, все и так было хорошо — я уже стал бесспорным и непобедимым мировым голливудским чемпионом кассовых сборов. К чему рисковать? Зачем ставить на кон мой гордый титул? Изображать Али в кино до смешного трудно. От этого рискованного предложения так и веяло чудовищным глобальным провалом и вселенским позором до скончания веков. Короче, игра не стоила свеч.
Мне нужно было научиться не просто боксировать, а боксировать так, как это делал величайший боксер всех времен. Просто великие борцы ему и в подметки не годятся. А я вообще никогда не занимался боксом. Он весил больше 100 килограммов, а я едва дотягивал до 85. У него был неповторимый акцент и тембр голоса — никто не звучал так же, как Али. Он был величайшим борцом за справедливость, на него равняется весь мир. С Мухаммедом Али было больше видеозаписей, чем с любым другим человеком на свете, и это не просто какие-то старые ролики — это классические, задающие тон всей эпохе образы, запечатленные в сердцах и умах как поклонников бокса, так и обычных людей. Мухаммеда Али знали все.
— Я не буду, Джей. У меня не получится.
— Просто поговори с Майклом Манном, — сказал Джей-Эл.
— Нет, я не хочу. Он будет час толкать мне свою идею, а я все равно откажусь. Конечно, мне хочется с ним поработать, но только не над этим фильмом.
— Нет, ты сходи на встречу, — терпеливо повторил Джей-Эл, как будто не слышал моих отказов.
Я помолчал, потом попробовал отстоять свою точку зрения:
— Ну уж нет! Ни за что. Ни в коем случае. Черта с два. Не бывать этому — нет, нет и нет. Не. Ну нафиг.
Я повесил трубку и вернулся к своей простой, легкой жизни, в которой не было места неоправданному риску.
Где-то через неделю Джей-Эл перезвонил снова.
По моим примерным подсчетам за последние пару десятков лет я говорил с Джеймсом Ласситером по телефону где-то двадцать тысяч раз, и в среднем один звонок длился от семи до двенадцати минут, итого где-то 171 000 минут. То есть я провел на телефоне с Джей-Элом примерно 118 дней. Чтобы вы понимали, если бы это был один непрерывный звонок, то в начале я поздравил бы его с Новым годом, а к концу интересовался бы, как он проводит Пасху. Мы обсуждали по телефону все на свете: рождения, свадьбы, кино, детей, происшествия, музыку, деньги и их отсутствие, смерти, всякую тупость и спорт.
Но этот звонок длиной в двадцать шесть секунд входит в пятерку лучших звонков Ласситера. Своим стандартным невозмутимым монотонным голосом он сказал:
— С тобой лично хочет поговорить Мухаммед Али.
Существуют редкие личности, которые прекрасно знают, кто они такие и что они делают — Ганди, мать Тереза, Мартин Лютер Кинг-младший, Нельсон Мандела и даже такие юные дарования как Малала Юсуфзай и Грета Тунберг. Каждый из них принял свой божественный долг и готов страдать за правду и общее благо. В их убежденности есть пьянящая сила — они спокойны, решительны и умеют любить даже в разгар конфликтов и ужасных бедствий. Ты можешь просто постоять рядом с ними и зарядиться душевным стремлением вершить добро. За ними хочется следовать, им хочется служить, рядом с ними хочется воевать.
Мухаммед Али на пике своей славы — и своей спортивной формы — отказался от всего, чтобы выразить протест войне во Вьетнаме. Он отказался от призыва в Армию США по религиозным убеждениям и идейным соображениям, а в 1967 году Али осудили за «уклонение от воинской повинности» и приговорили к пяти годам тюрьмы. Ему запретили выезжать из страны, наложили огромный штраф и на три года отстранили от бокса.
Я не уклоняюсь от повинности, я не предаю родину. Я не пытаюсь сбежать в Канаду. Я остаюсь здесь. Хотите отправить меня в тюрьму? Пожалуйста. Я четыре сотни лет провел в тюрьме. И мог бы провести еще года четыре или пять, но я не отправлюсь за десять тысяч миль, чтобы убивать и уничтожать других невинных людей. Если я захочу умереть, я умру прямо здесь, прямо сейчас, в бою с вами — если я захочу умереть. Вы — мои враги, а не китайцы, не вьетнамцы, не японцы. Это вы лишаете меня свободы. Это вы лишаете меня справедливости. Это вы лишаете меня равенства. Хотите, чтобы я куда-то поехал и воевал за ваши убеждения? Да вы сами здесь, в Америке, не вступитесь за меня, за мои права и мою веру. Вы не вступитесь за меня даже здесь, дома.
Я приехал в Лас-Вегас, чтобы встретиться с чемпионом, его женой Лонни и его дочками Лейлой и Мэй Мэй.
Перед Али стояла плошка куриного супа с лапшой. И хотя я даже не думал о том, чтобы играть его в кино, я практически машинально подметил его прическу, то, как он обхватывает губами ложку, как опирается на стол левой рукой, пока ест правой, и как удивительно плавно он двигается. Он посмотрел на меня, и его лицо тут же сложилось в фирменную гримасу, верхние зубы забавно впились в нижнюю губу.
— Кто впустил сюда этого сосунка? — выкрикнул Али, вскакивая из-за стола.
Очевидно, это происходило не в первый раз. Все в семье знали свои роли. Мэй Мэй встала перед отцом.
— Не надо, папа, — сказала она. — Давай сегодня без этого.
Али притворился, что пытается обойти ее, но не может.
— Этот сосунок думает, что может просто так сюда зайти? Сейчас я ему покажу, — сказал он в точности, как Мухаммед Али.
Пришел черед Лонни вступить в разговор. Теперь они с Мэй Мэй обе пытались удержать Али.
— Ну не надо, дорогой, — тепло сказала Лонни. — Доешь свой суп. Можно же хоть разок с кем-то не попытаться подраться?
Я решил подыграть.
— Слушайся жену, чемпион, — сказал я. — Ешь свой суп. Тебе со мной лучше не связываться.
Его это раззадорило.
— Ну все, все! Расступайтесь все! Сейчас послушаем, как он заговорит с кулаком во рту!
Все расхохотались. Кто знает, сколько раз его семье приходилось разыгрывать эту сценку? Но в тот раз это был подарок специально для меня — Али знал, что я эту историю буду рассказывать всем до конца жизни.
Таким Али и был. Он всегда пытался заставить тебя улыбнуться. Он знал, что он — Мухаммед Али, и понимал, что это значит для людей вокруг. Он готов был пойти на все, чтобы оставить автограф на твоем сердце.
«Успокоившись», он меня обнял. Он стал проверять мои бицепсы и пресс, прощупывать кости моих рук. Затем выставил передо мной ладони.
— Покажи свой удар, — сказал мне Мухаммед Али.
— Да ну, чемпион, я ведь еще даже не начал тренироваться…
— Давай, хорош болтать! Врежь мне, — настаивал величайший боксер всех времен.
Я вообще не представлял, как нужно правильно боксировать или бить. У меня была правосторонняя стойка, но я вытянул правую руку и уныло тыкнул ей в подставленную ладонь. И тут Али меня напугал до смерти, потому что согнулся пополам и начал вопить от боли, держась за руку.
