* * *
Вскоре вернулись будни с размолвками между братьями и процессами по поводу патентов. Роберт Нобель пока не оправился от того, что Людвиг создал акционерное общество, в котором ему самому, открывшему нобелевскую нефть, досталась лишь крохотная часть. Не пришлись ему по вкусу и новые технические решения Людвига. Он вернулся в Баку, проведя несколько месяцев на курорте, но мрачное настроение его не оставляло. Весной 1880 года между двумя старшими братьями произошел серьезный конфликт. Оба обратились к Альфреду в Париже (в разной степени отчаяния).
«С Робертом все опять ужасно, – писал Людвиг. – Он в таком настроении, что буквально пышет огнем, и не будет преувеличением сказать, судя по тому, как он обращается со мной и моими сотрудниками, что он кусается и брыкается. <…> Его письма ко мне чудовищно желчны, полны горечи, насмешки и ненависти». Роберт утверждает, что Людвиг использовал его, передали Альфреду слова брата. Людвиг писал, что с него хватит. Он устал быть «понимающим, благородным и всепрощающим»9.
Письма Роберта к Альфреду носят иной характер. Очевидно, что тяжелая болезнь, перенесенная годом ранее, заставила его о многом задуматься. «Дорогой мой брат Альфред, – начинал Роберт. – На всех этапах жизни я испытывал к тебе самую искреннюю братскую любовь, которую не могли изменить ни время, ни расстояния. Поскольку ты всегда был и остаешься моим самым любимым братом, я в своем завещании, только что мною составленном, позволил себе смелость назвать тебя, а также Эберга и Альселя опекунами моих детей…»
Роберт объяснил свою ситуацию. Семь лет своей жизни он посвятил тяжелому делу переработки нефти в Баку, но теперь компания требует от него вложить больше сил, чем он имеет. Он все время чувствует себя больным, кишки и селезенка не работают, «от чего я постоянно чувствую себя глубоко несчастным». Роберт признался, что с ним часто случаются приступы ярости из-за сотрудников, которые, по его мнению, работают не с полной отдачей, однако это объясняется лишь его глубокими переживаниями за нефтяную компанию. «Это бывает неверно истолковано и создает мне недругов, – продолжал Роберт. – Посему я часто желал смерти, но она, похоже, пока не хочет отнимать у меня радости жизни». Растроганный, он закончил свое письмо словами: «Подумай иногда о своем хмуром, но сердечно преданном брате Роберте»10.
Позднее в тот же год Роберт Нобель навсегда покинул Баку и вернулся домой, в Швецию. Персонал, называвший его раньше «нашим Господом», отблагодарил его во время визита в следующем году фантастическим, хотя и опасным фейерверком11.
Между тем в голове Людвига зрели масштабные планы создания «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель». После успеха с танкером «Зороастр» он заказал еще четыре парохода. Несколько месяцев спустя их количество возросло до десяти. Он считал, что надо «ковать железо, пока горячо, опередив конкурентов», как он писал Альфреду. Все выглядело так многообещающе. Дело уже шло с прибылью, а крупные инвестиции он планировал финансировать за счет эмиссии в следующем году. Людвиг спрашивал, готов ли Альфред участвовать и какую сумму готов вложить.
Однако у Альфреда нашлись другие заботы. Его сотрудник, работавший у него в Крюммеле в 1866 году, лейтенант Карл Диттмар, эмигрировал в США. Там он неожиданно подал на Альфреда в суд, заявив, что динамит на самом деле его изобретение. Эти нападки подкосили Альфреда, который с горечью ощутил, как трудно доказать свою правоту под каскадом лжи. Ситуацию еще больше осложняло то, что главный свидетель, компаньон Теодор Винклер, умер много лет назад. «Меня охватывает дрожь, когда я подумаю, как легко очернить имя честного человека и как легко отнять у него его состояние», – писал он Софи Хесс во время процесса в Гамбурге в июле 1880 года.
Долгое время дело оборачивалось не в его пользу. В панике Альфред писал Лидбеку, пытаясь заставить его вспомнить детали, отрывочные комментарии и давнюю переписку. «Я показывал [Роберту] новый порох, и мы ставили эксперименты – ты тогда был с нами?» От волнения организм начал выходить из строя. Альфред совсем не мог есть. Некоторое время он пребывал в уверенности, что конец близок. В конце концов все изменилось, и ему удалось выиграть дело на основании нескольких обнаруженных им копий писем и своего старого шведского патента 1864 года.
Однако предательство глубоко ранило Альфреда. Разочарование, которое он испытывал во время унизительных допросов свидетелей в Гамбурге, значительно превышало его болевой порог. Процесс Диттмара стал для него последней каплей. Больше он не желал тратить энергию на ненужные ему вещи. «Теперь, когда процесс и вся эта история остались позади, я твердо намерен удалиться от дел, – писал он Софи Хесс. – Мне шум и суета мира подходят менее, чем кому бы то ни было, и я был бы премного счастлив уединиться в каком-либо уголке, жить там без особых претензий, но также без забот и тревог»12.
* * *
Альфред Нобель и Софи Хесс сумели преодолеть кризис, вызванный происшествием с племянником Альфреда Эмануэлем осенью 1878 года. Софи осталась в Париже. Летом 1880 года Альфред Нобель снял для нее квартиру размером в целый этаж на авеню д’Эйлау, неподалеку от того места, где жили Виктор Гюго и Жюльетта Друэ, спутница писателя на протяжении почти 50 лет. Вряд ли Софи было на что жаловаться. В квартире имелось два салона, отдельная столовая, три спальни и кабинет. В ее распоряжении была также конюшня во дворе и три комнаты в мансарде для прислуги. Прежде чем она вселилась в новое жилище, квартиру освежили, ремонт оплатил Альфред13.
Однако ясности в отношениях так и не наступило. В письмах, которые он писал Софи во время своих поездок, Альфред мог вдруг резко изменить тон. С одной стороны, он скучал по ней, посылал «сердечные» поцелуи и хотел быть ее «медведем», но с другой – стыдился ее необразованности и отсутствия вкуса. Во время процесса Диттмара он именовал себя «любящий Тебя Альфред» и писал, что сильнее, чем когда-либо, ощущает ее любовь к нему. Несколько месяцев спустя мог обвинить ее в том, что она «выхолостила силу его духа», сделала его глупым, неуклюжим и убогим в разговорах с образованными людьми. Само собой, с этим Софи мало что может поделать, ибо ничего в этом не смыслит, язвительно продолжал он. «Ты понимаешь только то, что подходит Тебе самой. Ты не в состоянии увидеть, как я годами из чистого благородства жертвовал собой, то есть своим временем, обязанностями, своей духовной жизнью, своей репутацией, которая всегда сопутствует общению с людьми, всякими связями с образованным сообществом и, в конце концов, даже моим делом ради неразумного и взбалмошного дитяти, которое даже не видит в этом никакого благородства»14.
В глубине души Альфред убежден: лучше всего для них обоих будет, если Софи встретит другого мужчину, обретя «истинную и долгосрочную привязанность приличного человека». Как ей нелепо тратить свою молодую жизнь на мрачного пожилого господина, так и ему общаться с тем, кто гораздо ниже его интеллектуального уровня. Порой он напрямую писал, что тоскует по «интимному сожительству» с женщиной, которая понимала бы его, и что эта женщина – не Софи.
Но между этими всплесками жило непреходящее чувство, нежные поцелуи, сладкие словечки: дорогая Софихен, «дитя мое сердечное». Летом, отправляя свои письма ей на курорт, он, бывало, писал на конверте: Wohlgeboren Frau Sophie Nobel (Высокочтимой госпоже Софи Нобель). Казалось, он не расставался с надеждой, что Софи однажды откроет для себя свет просвещения и, преобразившись, встанет рядом с ним равной в духовном плане15.
