Братьев выручил спасительный удар гонга. В октябре 1886 года в Лондоне была создана Nobel-Dynamite Trust Company (Трастовая компания Нобель-Динамит), которой с самого начала сопутствовал успех. Альфред смог отозвать свои требования к Людвигу, поскольку его потребность в капитале оказалась меньше, чем он опасался. Кроме того, блеск треста отразился и на репутации компании Bröderna Nobel AB («БраНобель») в России
[47]. По словам Людвига, успех Альфреда подействовал на российских финансистов как электрический разряд. Только недавно «БраНобель» не давали кредитов. И вот уже предложения сыплются со всех сторон.
Когда месяц спустя Людвиг навестил Альфреда в Париже, настроение царило совершенно иное. «Моему старому сердцу так радостно видеть, что восстановлено прежнее братское доверие. Письма – неодушевленные предметы, зато личная беседа, безусловно, показывает, что лежит на дне души, доброе и теплое», – писал Людвиг в благодарственном письме. «Твое письмо порадовало меня более, чем ты можешь себе представить, – ответил Альфред. – Мы оба стоим на склоне жизни, и теперь, в предвестии ее заката, как никогда ранее, возникает склонность к мелочам, которая почти всегда лежит в основе всего, что называется раздором. Что касается меня, я живу в абсолютном согласии со всем и всеми, кроме своего нутра, и его “духов Нифельхейма
[48]”. Менее всего я хотел бы ссоры с тобой, и если между нами и пролегла тень, то она давно уступила перед призывом сердца “да будет свет”»88.
Этот последний пассаж был, пожалуй, небольшим преувеличением – но какое это имело значение?
* * *
Берта и Артур фон Зутнер направлялись в Париж. Они желали подышать городским воздухом. Два года они провели в уединении и скуке в отдаленном семейном замке Харманнсдорф, к тому же отрезанном от всего мира снегопадами, обрушившимися в начале 1887 года. Родственники Артура оказались исключительно консервативными. Они полностью соответствовали шаблонным представлениям об австрийской аристократии, которые Берта из терапевтических соображений стала записывать. В Харманнсдорфе не интересовались ни либерализмом, ни литературой, а уж тем более современными идеями мира или социальными философиями, которыми в годы своего самообразования преисполнились Берта и Артур. Обнаружив у Берты книги Эмиля Золя, мать Артура в знак протеста сожгла их89.
Прибыв в Париж, Берта послала Альфреду Нобелю записку. Он сразу же пригласил их в свой «очаровательный домик» (выражаясь ее словами) на авеню Малакофф. Берта нашла, что Альфред поседел, но в целом мало изменился. Он показал им свой кабинет-библиотеку, по мнению Берты, весьма скромно меблированный, большую часть пространства там занимал огромный письменный стол. Поскольку Артур проявил интерес, Альфред показал ему и свою домашнюю лабораторию. Берта с удовлетворением отметила, что и Альфред со времени их последней встречи прочел много серьезных книг. Полки ломились от философии и поэзии, а на почетном месте красовалось полное собрание сочинений его любимого поэта лорда Байрона. Они восхитились картиной венгра Михая Мункачи, висевшей над диваном. Альфред пообещал узнать для них парижский адрес художника.
Потом их ожидал великолепный ужин. Берта и Артур обратили особое внимание на изысканные вина, которые Альфред велел принести из погреба: «Шато д’Икем» и «Юханнисбергер» редких годов. Эта роскошь плохо сочеталась с его скромностью в остальном.
После ужина подали кофе в зимнем саду, расположенном рядом со столовой. «Все было такое маленькое в этом маленьком дворце, как и зеленый салон с малахитовой мебелью, и маленькая, красная, подсвеченная приглушенным красным светом, музыкальная комната рядом с ним», – вспоминала позднее Берта фон Зутнер. Там стоял красивый рояль90.
Им было о чем поговорить. Берта только что закончила рукопись книги «Эпоха машин» (Das Maschinenzeitalter). В девяти философских эссе она сурово бичевала узколобый национализм, который под маркой «патриотизма» подобно чуме распространился по Европе. Как можно идеализировать национальный эгоизм, когда «этнический альтруизм», очевидно, является более высокой стадией развития человека, рассуждала Берта, «как любовь к ближнему своему в человеке куда возвышеннее, чем своекорыстие»91.
Вопрос стоял в полный рост. За время, прошедшее с их последней встречи, напряженность между великими державами Европы нисколько не уменьшилась. Становилось все очевиднее, что политическая эквилибристика Бисмарка по созданию альянсов перестала выполнять свою стабилизирующую функцию, в первую очередь потому, что новый русский император Александр III относился к предложениям немецкого рейхсканцлера куда более осторожно, нежели его павший жертвой заговорщиков отец. Бисмарк исходил из того, что объединение России с Францией – вопрос времени, и делал все от него зависящее, чтобы оттянуть создание этого альянса. Но наступили иные времена. Стран, где крикливые националисты получали поддержку общественного мнения, становилось все больше, и никто, в особенности Бисмарк, не мог упустить из виду того факта, что военная риторика в большинстве стран обращалась против Германии. Особенно острая ситуация сложилась во Франции.
Альфред вместе с Бертой и Артуром фон Зутнер нанес визит своей подруге писательнице Жюльетте Адам, которая только что открыла новый салон на бульваре Мальзерб в Париже. Хозяйка принимала гостей в красном бархатном платье с длинным шлейфом, в высокой прическе сверкали бриллианты. К юному задору, по-прежнему сопутствующему 51-летней Жюльетте, добавилась нотка величественности. Берта фон Зутнер, семью годами моложе, нашла ее привлекательной.
В маленьком доме теснились писатели, художники, деловые люди и политики. Послушав разговоры, Берта пришла в полный ужас. Пламенная патриотка Жюльетта Адам стала к тому времени одним из наиболее влиятельных голосов во французской прессе, призывающих к реваншу против Германии. В своей газете La Nouvelle Revue она уже давно выступала за альянс между Францией и Россией. Берта заметила, что многие из гостей, похоже, согласны с хозяйкой. Она слышала, как они в эйфории утверждали, что долгожданная война уже не за горами. «Какой политический бред», – ужасалась задним числом Берта. Так «безнравственно и без всякой критики»92.
Несколько дней спустя чета фон Зутнер навестила писателя Альфонса Доде. Так Берта узнала, что, помимо сторонников войны, в Париже существует и организация за мир. Похожие пацифистские группировки, как оказалось, существовали в Англии и Италии, да и в других странах. «Эта новость придала мне энергии», – писала в своих мемуарах Берта фон Зутнер.
Когда ближе к весне они с Артуром вернулись в австрийское имение Харманнсдорф, она достала рукопись своей книги и добавила главу о международном сотрудничестве ради мира. «Если я не знала об этом, то полагала, что моим читателям тем более неизвестен этот новый феномен», – поясняла она потом.
