Примерно год спустя выяснилось, что Софи в течение десяти лет содержала на деньги Альфреда своего отца и всю его семью. В конце концов ее выдала подруга Ольга Бёттгер. Альфред начинал все более ценить юную Бёттгер. В одном из писем он объясняет почему: «…с тех пор как я лучше узнал ее, я обнаружил в ней необычный ум в сочетании с большим тактом и деликатностью. Со временем она становится очень интересной и одаренной личностью, создавая своеобразный контраст с “Гусыней”, которую повсюду сопровождает»103.
«Гусыня» – да, это Софи.
Генрих Хесс, отец Софи, попытался спасти ситуацию. В смущении он просил прощения, подчеркивал благородные мотивы Софи, восхвалял рыцарство Альфреда и клеймил Ольгу. Выплаты он объяснял просто и трогательно: остался без средств, и «без ее [Софи] помощи меня, скорее всего, и в живых бы не было». И добавил относительно слухов по поводу ее якобы романа с «др-ром Х.» (д-р Хебентанц), что Софи просто чувствовала себя одинокой, «речь точно не шла ни о каких интимных отношениях».
Альфред оставался непреклонным. Телеграммой он уведомил Софи, что она должна немедленно освободить виллу в Ишле, которую он купил для нее. Ей также сообщалось, что она лишилась права фигурировать в его будущем завещании, что заставило отца назвать Альфреда безжалостным. Генрих Хесс умолял Альфреда не выселять по крайней мере его дочь.
«Подумайте… какой скандал это здесь вызовет – после десяти лет интимных отношений получить от ворот поворот, – взывал отец. – Когда об этом станет известно, Вы погубите всю мою семью, так что я не смогу и носа показать в Вене, доведете меня до отчаяния»104.
Смягчившись, Альфред отложил выселение до сентября. В октябре, когда Софи Хесс перебралась в отель, последовал новый удар. Альфред получил анонимную телеграмму от ее «прежнего обожателя» (вероятно, «д-ра Х.»). Из письма Альфреда трудно понять, что именно содержалось в телеграмме, но, судя по всему, после нее он смог уличить Софи еще в одной лжи. «Ты заходишь слишком далеко, возлагая излишние надежды на мое терпение. Это глупо с Твоей стороны, ибо где Ты найдешь поддержку в жизни, когда лишишься моей», – пишет Альфред Софи в октябре 1887 года.
С горечью он вспоминает, что когда-то видел в ней «истинную женственность». Он знает, что на самом деле у Софи доброе сердце, и именно эта женственная теплота когда-то привлекла его, заставив закрывать глаза и слишком многое прощать. Если бы только она не «запятнала» его имя, они могли бы прекрасно ладить и впредь мирно сосуществовать, хотя она в его глазах лишена ума и таланта. Но своим несуразным и бестактным поведением она, к сожалению, окружает себя пустыней, писал Альфред: «Ты проведешь жизнь без поддержки, без настоящей любви и преданности, с нарумяненными щеками, нелепыми побрякушками, с пустотой в душе и на сердце»105.
Теперь в своей кассовой книге он писал «Тролль и родня». Расходы за 1888 год достигли 99 830 франков, что составило треть всех расходов Альфреда. Выплаты его матери, которая, по ее словам, жила в роскоши благодаря Альфреду, за тот же год едва достигли 10 000106.
* * *
Здесь мне придется остановиться. Следить за отношением Альфреда Нобеля к Софи Хесс все тяжелее. Как объяснить его странное поведение? Я пытаюсь отфильтровать эмоции в письмах и разобраться в реальном положении дел.
Некоторые обстоятельства говорят в пользу того, что Альфред Нобель скорее человек ответственный, чем сумасшедший и склонный к саморазрушению. Он прекрасно понимал, что отчасти виноват в положении Софи с точки зрения нравственности. В буржуазной среде конца XIX века возводились фасады строгой морали. Честная и достойная жизнь не допускала сексуальных отношений вне брака, по крайней мере для женщин. Незамужние молодые женщины не ходили по улицам без сопровождения, обнажить голень считалось неприличным. В браке муж выступал в роли опекуна женщины, отвечая за ее содержание и гарантируя ее честь.
Само собой, пристойные фасады не исключали немалую долю двойной морали. В самых почтенных семьях молодых людей призывали «посеять свой дикий овес» у проституток, прежде чем жениться.
Никто не может с достоверностью утверждать, что Софи Хесс и Альфреда Нобеля связывали сексуальные отношения. «Интимное» времяпрепровождение может в принципе указывать на нечто другое, как и слово «любовница», хотя я так не думаю. В Нобелевском фонде страдали из-за улик, свидетельствующих о физической близости между ними. «Конечно же петтинг точно был, и попытки к осуществлению бóльшей интимности», – рассуждал Эрик Бергенгрен во время сбора фактов в 1950-е годы. Ответ тогдашнего генерального директора Нобелевского фонда звучал так: «Что его [Альфреда] разумная реакция на маленькую гусыню вошла в конфликт с его мужскими инстинктами, скорее делает ему честь и не должна приводить к дискуссии о том, в какой мере отношения “осуществились” или нет».
Вне зависимости от того, какие формы принимали проявления эротики, Альфред Нобель ощущал моральную ответственность за Софи Хесс, когда чувства остыли и влечение ослабло. Уже на довольно раннем этапе он дал понять, что Софи может выйти замуж за другого. Но оставить ее одну на произвол судьбы до того, как это произойдет, он наверняка считал неприличным. Судя по всему, его не волновало, во что обойдется ему такой подход – в смысле расходов и переживаний.
* * *
В конце октября 1887 года Альфред болел, и больше недели был вынужден оставаться в своем доме на авеню Малакофф. Боль в легких не отступала, а теперь разболелось еще и сердце, жаловался он Софи. «Когда в 54 года ты совершенно один на свете и все хорошее отношение получаешь от слуги, подступают грустные мысли, куда более горестные, чем думает большинство. В глазах слуги я читаю, как он жалеет меня, но, разумеется, не даю ему этого заметить»107.
На его книжной полке стоял последний сборник рассказов знаменитого писателя Ги де Мопассана, который он прочел с карандашом в руке. Его особо тронула строка из рассказа «Счастье»: «Внезапно начинаешь постигать ужасающую горечь бытия…»108
Проведя черту на полях, Альфред написал «bien»
[49].
Между тем на стрельбище в его имении в Севране каждый день грохотали выстрелы. В начале ноября 1887 года британский профессор химии Фредрик Абель поехал туда с Альфредом, чтобы полюбоваться результатами. Это был не первый его визит в Париж по тому же поводу. Альфред гордился интересом со стороны столь заслуженного профессора, называя его «лучшим другом Военного министерства». При поддержке Абеля он надеялся получить доступ на английский рынок. Положение выглядело многообещающе.
Абеля удостоили дворянского титула, теперь он именовался «сэр Фредрик». С теплыми живыми глазами и огромными седыми бакенбардами, свисавшими с его по-детски округлых щек наподобие бахромы на шторах, он был на несколько лет старше Альфреда Нобеля и производил впечатление человека добродушного. Десятью годами ранее сэр Фредрик повел себя некрасиво, задержав продвижение динамита в Англии. Но эта размолвка ушла в историю. Теперь они относились друг к другу с полным доверием и работали вместе. Иначе Альфред никогда не повез бы с собой профессора смотреть тайные эксперименты в Севране.
