Несмотря на жару, любопытные паломники приходили на Марсово поле, чтобы посмотреть на рождение чуда, восхищаться тонкой работой с «паутиной» из железа. Альфред Нобель никак не комментировал строительство башни, однако мы можем быть уверены, что он не раз проезжал мимо в своем экипаже. Ему нравилось совершать «прогулки» по Парижу в своей коляске, а место, где строилась башня, находилось всего в нескольких минутах езды от авеню Малакофф. В июне опоры были соединены первой платформой, а к концу лета предполагалось завершить и вторую. Оставалось лишь возвести 185-метровую грациозно сужающуюся башню.
Когда девять месяцев спустя состоялось открытие башни, ее уже величали самым грандиозным строением современности. Эйфелеву башню стали называть триумфом просвещения, гуманизма, республики, демократии и, разумеется, науки. В первую очередь науки1.
Между тем Гюстава Эйфеля только что пригласили участвовать в другом масштабном французском начинании – строительстве канала через Панаму, который свяжет Атлантический океан с Тихим. Там, на строительстве Панамского канала, пересекутся пути двух ровесников, инженеров Нобеля и Эйфеля. Альфред Нобель (вернее, его французская динамитная компания) только что оказался вовлечен в это неоднозначное предприятие.
Главным подрядчиком стал Фердинанд де Лессепс. Во Франции во время работы над Суэцким каналом в 1860-е годы он стал национальным героем, однако в Панаме он все время сталкивался с трудностями. Рабочие умирали от маляриии и желтой лихорадки. Кроме того, постаревший Лессепс сильно недооценил особенности почвы. Огромные массы земли и скалистой породы предстояло сровнять и взорвать. Деньги утекали, время тоже. Лессепс, пообещавший финансистам, что канал будет готов в 1888 году, оказался в затруднительном положении.
Привлечение к делу знаменитого Эйфеля стало одной надеждой на спасение, динамит – другой. Строго говоря, строители Панамского канала с успехом могли закупить необходимые взрывчатые вещества в США. То, что неприятности подошли настолько близко к Альфреду Нобелю, объяснялось участием его компаньона Поля Барба. Летом 1888 года Альфред даже не подозревал, насколько далеко за границы общепринятой морали зашел Барб. У Альфреда хватало других забот.
* * *
Часы показывали два часа ночи, когда это случилось. Дело было в середине июля, в самый разгар летнего зноя. Альфред Нобель лежал, обливаясь по́том, в своей постели в гостиничном номере в Вене, и поначалу даже не понял, что происходит.
Ему нравилась Вена – город прекрасных барочных фасадов и благоухающих цветами эспланад величественной Рингштрассе. То, что теперь он был здесь нечастым гостем, объяснялось только слухами. Альфред даже не скрывал: он нанял частного детектива, чтобы узнать, распространялись ли дальше отвратительные слухи. «Меня радует возможность сказать, что в Париже никто не говорит о Тебе ни одного худого слова», – писал он Софи Хесс. Его наверняка так и тянуло добавить: «До поры до времени».
Теперь, в июле 1888 года, Софи находилась в Бад-Ишле, где у нее теперь не было собственного дома и где слухи ходили особенно упорные. Альфред прибыл в австрийскую столицу, чтобы помочь ей найти новое пристанище. Жизнь в отеле бросала тень как на ее, так и на его репутацию.
Задачу осложняла жара. Альфред читал объявления и разъезжал на извозчиках по адресам, в городе и пригородах. Раздражение нарастало. За несколько дней он нашел больше хороших и дешевых квартир, чем Софи, ее брат и ее отец за целый год. Правда, некоторые дома располагались в двадцати минутах езды на коляске от центра, однако он обнаружил и несколько прекрасных городских квартир по цене куда более разумной, чем утверждали они.
Сам Альфред остановился в самом центре Вены в похожем на дворец отеле Imperial, судя по тогдашним путеводителям, одном их самых дорогостоящих мест в австрийской столице. Среди ночи он вдруг проснулся и почувствовал себя больным, более того, совершенно обессиленным. Позвонить в звонок он не мог, а о том, чтобы добраться до двери, и думать не приходилось. «Посему мне пришлось провести несколько часов в полном одиночестве, с мыслью, что они могут оказаться для меня последними», – описал он это позднее Софи, когда снова встал на ноги.
Постепенно Альфред осознал, в чем дело. Стенокардия – страшный недуг, унесший жизнь его брата Людвига. Он воспринял это как напоминание о том, «какое несчастье не иметь рядом ни одного человека, который доброй рукой может закрыть тебе глаза и прошептать тебе на ухо нежное, правдивое слово утешения. Такого человека я должен себе найти, и если этого нельзя достичь иным способом, то я переберусь в Стокгольм к своей матери», – писал он Софи.
Должно быть, старуха с косой уже начала свои приготовления, чтобы забрать и его. Он должен был догадаться. Еще осенью врач высказывал опасение состоянием его здоровья и предписывал ему полный покой. Соблюдал ли он эти назначения? Нет2.
* * *
Между тем в Петербурге 29-летний племянник Альфреда Эмануэль Нобель пребывал в глубоком горе, о чем не многие догадывались. Людвиг был для него не только заботливым отцом. Эмануэль утратил бесценного друга, от которого не имел никаких секретов. «Нечасто родителям удается построить дружеские и товарищеские отношения между собой и детьми, но юношеская душа моего отца позволила ему создать такие отношения со всеми нами, братьями и сестрами», – делился он с Альфредом вскоре после смерти Людвига3. Теперь ему предстояло занять место отца. На него ложился тяжкий груз ответственности.
Внешне Эмануэль напоминал Людвига, да и своего тезку дедушку Иммануила – те же красивые черты лица, такой же светлый облик. Но он почти не унаследовал холерического темперамента да и ни капли технического таланта. Говорили, что Эмануэль слишком добр, и вскоре он продемонстрировал склонность скорее к экономике и управлению.
Эмануэль Нобель жил один. До конца своих дней он оставался холостяком, как и дядюшка Альфред. К счастью, его всегда поддерживал более технически одаренный младший брат Карл, возглавивший теперь завод в Санкт-Петербурге. Мог он положиться и на кузена Яльмара, 25-летнего сына Роберта, который проходил практику в Баку и произвел настолько благоприятное впечатление на Людвига Нобеля, что тот предложил племяннику остаться у него4. Однако главной опорой в жизни для Эмануэля оставался дядя Альфред из Парижа, с детства даривший ему и братьям-сестрам искреннюю любовь, осыпавший подарками. Эмануэль помнил все неожиданные сюрпризы из Парижа, все хорошо продуманные рождественские подарки, поток которых не иссякал. В последние годы на смену куклам и паровозикам с рельсами пришли украшения и часы, по крайней мере для старших. Казалось, Альфред все время думает о племянниках.
На смертном одре Людвиг попросил Эмануэля освободить его от угрызений совести из-за долга Альфреду. Людвиг хотел перевести на брата часть своих нефтяных акций в качестве гарантии за тот миллионный заем, который компания пока не сумела выплатить. Однако у Эмануэля появилась новая, куда более серьезная проблема. После смерти отца банки ясно дали понять, что их доверие относилось к влиятельному положению Людвига Нобеля как личности. Об Эмануэле им ничего не известно. Чтобы кредитование продолжалось, потребуются новые гарантии. Поступило предложение: если брат Людвига Альфред Нобель, второй по величине держатель акций, готов заложить в качестве гарантии все свои акции, проблема решена.
