Сенатор Наке имел относительно хорошую репутацию, чего никак нельзя было сказать о предпринимателе Эмиле Артоне, которого сенатор порекомендовал Барбу в качестве агента для «его» нового динамитного треста. Артон жил под вымышленным именем. Родом он был из Страсбурга, однако провел двадцать лет в Бразилии, где блестяще манипулировал политиками и предпринимателями с помощью лоббирования и прямого шантажа. Поговаривали, что у Артона имелся целый арсенал экстравагантных актрис, которые за отдельную плату соблазняли власть имущих, вели с ними компрометирующую переписку, а затем угрожали предать ее огласке.
Этому Артону недавно пришлось бежать из Бразилии, где его обвиняли в мошенничестве. В Париже он снова обзавелся актрисами, и, судя по всему, одна из них надавила на Альфреда Наке, заставив его помочь Эмилю Артону устроиться в динамитную компанию. Наке знал, что Барб внимательно следит за строительством Панамского канала, стремясь продать туда свой «латинский» динамит. Наке посоветовал Барбу отправить Артона в Панаму, так и вышло. Непонятное решение, учитывая репутацию Артона, или именно это в нем и привлекло.
Каким образом Артон обеспечил латинскому динамитному тресту контракт в Панаме, остается загадкой. Во всяком случае, этот успех произвел сильное впечатление как на Поля Барба, так и на парижское руководство переживавшей кризис Панамской компании. Подрядчики строительства канала оказались в очень трудной ситуации. Эмиссии и многомиллионные займы не могли продолжаться бесконечно. Для завершения проекта требовалось 600 млн новых франков. Чтобы найти их, приходилось объявить новую эмиссию. Панамская компания задумала выпустить два миллиона премиальных облигаций, рассчитывая на французских мелких вкладчиков. Однако существовало одно «но». Такая форма финансирования требовала, чтобы Национальное собрание приняло специальный закон, а сомнительные с политической точки зрения планы Панамской компании вызвали лишь негативную реакцию. Финансовый директор компании в Париже решил, что эту ситуацию нужно в корне изменить. Он решил обратиться за помощью к ловкому агенту динамитной компании, который уже доказал, что умеет делать дела. Эмиль Артон получил солидную сумму денег для умасливания политиков.
Позднее выяснилось, что таким способом удалось «убедить» не менее 104 парламентариев проголосовать весной 1888 года за закон о Панамской эмиссии. Одним из самых рьяных взяточников оказался компаньон Альфреда Нобеля Поль Барб, который за определенную сумму обеспечил компании и свой голос, и голоса многих других депутатов. Не приходится удивляться, что закон был принят. Жарким летом 1888 года французской общественности предложили два миллиона панамских облигаций. Компания заверила мелких вкладчиков, что вложение исключительно выгодное, ибо исторический момент не за горами: уже в июле 1890 года Панамский канал будет построен и открыт для движения. Создавалось впечатление, что тот, кто воспользуется случаем и купит облигации, сможет заработать хорошие деньги за относительно короткое время.
Конечно, компания не распространялась о подкупленных парламентариях, которые уже сейчас без всякого риска положили себе в карман астрономические суммы. Поль Барб принадлежал к тем, кто обогатился больше всех. 17 июля 1888 года он попросил одного из сотрудников динамитной компании сопровождать его в офис Французского банка. Барб велел сотруднику прихватить с собой самый большой портфель. Пустой. Придя в банк, Барб достал пять чеков на общую сумму 550 000 франков (примерно 25 млн крон на сегодняшний день), выписанных финансовым директором Панамской компании. Он попросил своего сотрудника подписать их и получить деньги. «В те несколько минут, пока я держал в руках эти чеки, он все время стоял у меня за спиной», – расскажет тот в суде много лет спустя15.
Портфель был забит до отказа пачками купюр. На улице ждал экипаж Барба. Двое отправились в другой банк, где преступные деньги были внесены на счет.
Семь месяцев спустя Панамская компания обанкротилась. Сотни тысяч мелких вкладчиков лишились своих денег, перед конторами банков разыгрывались душераздирающие сцены. Однако поначалу катастрофа описывалась как обычное банкротство, просто компании не повезло. В течение нескольких лет лишь немногие посвященные знали о грязной закулисной возне16.
Когда в конце концов разразился панамский скандал, Альфред Нобель был потрясен им больше всех.
* * *
К концу жаркого лета 1888 года Эйфелева башня переросла и Нотр-Дам, и Пантеон, и купол Дома инвалидов, став самым высоким зданием Парижа, хотя все еще была построена только до половины. В нескольких кварталах от нее Альфред Нобель затеял собственный строительный проект. Он обратился за разрешением на расширение своего дома за счет пустующей земли между его собственным домом и соседним участком. Альфред мечтал увенчать пристройку красивым куполом и пригласил для этой цели архитектора с Елисейских Полей. В его планы входило также расширить зимний сад на первом этаже, дополнив его теплицей и «цветочной галереей». Для этого он заказал у торговца цветами на бульваре Османа целый лес кокосовых пальм, бамбука и папоротников17.
В августе пришли рабочие, и работа закипела. Всю осень Альфред уезжал от шума и грохота в Севран. Вместе с Ференбахом он продолжал испытывать свой баллистит на ружьях и пушках. Недели проходили в ожидании. В течение года он обезопасил себя патентом в Бельгии, Англии и Италии, но какая страна сделает первый заказ?
Летом британское правительство назначило специальный комитет по взрывчатым веществам, поручив ему выбрать на рынке лучший бездымный порох. В октябре пришло признание, которого так ждал Альфред. Британский правительственный комитет попросил его прислать образцы своего баллистита. «Бездымный порох принят всем цивилизованным миром», – восторженно писал он племянникам в Санкт-Петербург18.
Скорее бы уже наладилось производство, пошли продажи. В тот момент Альфред нес очень большие расходы. Расширение дома на авеню Малакофф, похоже, оказалось куда более масштабным замыслом, чем он изначально предполагал. «Перестраивать как можно меньше – первое правило разумности», – наставительно писал он Софи Хесс, которая в октябре 1888 года наконец-то выбрала один из тех домов, которые ей предлагали ее отец и Альфред.
Новый этап, связанный с покупкой недвижимости в Вене, совпал с неожиданным потеплением в непростых отношениях между Альфредом и Софи. Возможно, это объяснялось переживаниями Альфреда, когда он чуть не умер, или его жестом доброй воли – купить Софи новое жилье. Альфред даже осмелился приехать на несколько дней в Бад-Ишль, несмотря на боязнь насмешек и издевок за спиной. Еще более неожиданно то, что задним числом он стал тосковать и стремиться обратно. Во время его визита Софи «почти все время была добра». Альфред отметил и другие перемены к лучшему. Одна из них заключалась в том, что Софи теперь часто писала ему маленькие письма, и к тому же на вполне сносном французском. «Малышка станет настоящей жемчужиной, когда в ней проглянет разум и исчезнут капризы, – писал он. – Благословляю это почти невозможное и невероятное развитие событий».
Новый дом Софи располагался в Дёблинге на северной окраине Вены. Все чертежи и договор о покупке она переслала Альфреду в Париж. Внимательно рассмотрев и то и другое, он дал соответствующие указания. Когда сделка состоялась, он, судя по всему, поздравил «домовладелицу» букетом. «Честно говоря, я очень скучаю и жду встречи с милой девочкой»19.
