Альфред ненавидел все связанное с судопроизводством, патентными тяжбами и адвокатами. Из опыта он знал, что правда и ложь имели одинаковые шансы на победу, а единственные, кому такого рода сложные конфликты приносят прибыль, это адвокаты – независимо от исхода дела. Удар, нанесенный Абелем и Дьюаром, уже заставил его «имитировать Гамлета, задаваясь вопросом: быть иль не быть… осужденным и всеми осуждаемым изобретателем»50.
Помимо этого, Альфреду одновременно пришлось нанять адвоката в деле Софи Хесс. Несмотря на постоянную финансовую поддержку Альфреда, она утверждала, что погрязла в долгах. В январе 1892 года она писала, что «заложила свою последнюю брошь», а в феврале она вознамерилась покончить с собой. «Ты не только доводишь меня до полного отчаяния, дорогой Альфред, но и вынуждаешь меня наложить на себя руки, и что произойдет с моим бедным ребенком, которого ждет такое горькое будущее», – писала она.
Дело зашло так далеко, что сестра и зять Софи, супруги Бруннер, предложили Альфреду назначить ей опекуна. Альфред попросил Софи выслать ему все неоплаченные счета. Он был потрясен, обнаружив «миленькие статьи расходов на шампанское, бургундское, шерри, шартрез, бенедиктин, кюрасао и икру (57 бутылок вина и ликеров за 49 дней). – Очень поучительно». Альфред подсчитал, что Софи Хесс за последние четыре года истратила 450 000 франков (на сегодня это порядка 20 млн крон). «У нее мозг пятилетнего ребенка в теле взрослого тридцати с лишним лет от роду», – писал он в письме адвокату51.
Казалось, Альфред Нобель, которому скоро исполнится 59, живет в двух мирах: с одной стороны, многочисленные реальные невзгоды, с другой – мечты и проекты, дарящие радость и надежду, которые он, похоже, решил больше не откладывать на будущее. Эти мечты он связывал не только с химией и медициной. Они были в высшей степени связаны с литературой.
* * *
На пустом листке в лабораторной книге Альфред составил список из пятнадцати литературных произведений, как поэтических, так и прозаических, которые он намеревался написать или извлечь из тайников и закончить. Там значились роман о трех сестрах, стихотворение «Загадка», а также, насколько нам известно, не написанные на тот момент произведения под заголовками «Вера и неверие», «Сажа и спасение», а также «Смерть на шее».
В список входила также поэма «Любил ли я?» с трогающими до глубины души строками:
Любил ли я? Вопрос Твой пробуждает
В моем сознанье много чудных снов
О счастье, что мне в жизни не досталось,
И о любви, увядшей в юных днях.
Не знаешь ты, как высмеет реальность
Младого сердца идеальный мир,
Как мысли грустные, сомненья, неудачи
Отравят жизнь, и молодой душе
Откроется мир истинный внезапно,
О, не настань же этот час вовек! <…>52
Альфред Нобель одной ногой был еще в Париже, и, вероятно, именно новый всплеск во Франции интереса к скандинавской литературе возродил в нем литературные надежды. Успех в конце 1880-х годов экзотического русского романа пробудил во французах любопытство к иным литературным мирам, что проложило дорогу скандинавам.
Первым из них стал Генрик Ибсен. Позднее заслуги припишут Эмилю Золя, якобы он расчистил почву для норвежского драматурга, чья звезда стремительно взошла на парижском небосклоне после премьеры пьесы «Привидения» в 1890 году, а также «Дикой утки» и «Гедды Габлер» в 1891-м. Успех Ибсена поднял на французской литературной и театральной сцене скандинавскую волну. Норвежец Бьёрнстьерне Бьёрнсон, живший в Париже большую часть 1880-х, вдруг стал знаменитостью, хотя его крестьянские рассказы скорее отзывались национальным романтизмом.
Из Швеции за таким развитием событий с завистью следил Август Стриндберг. Много лет он мечтал «завоевать Париж» своими пьесами и романами и все еще продолжал вести суровую борьбу. Летом 1891 года, в разгар его бракоразводного процесса с Сири фон Эссен, вышла на французском языке книга Стриндберга об отношениях между Францией и Швецией, и Жюльетта Адам, с которой он общался во время своего пребывания в Париже в начале 1880-х годов, опубликовала сердечную дружескую рецензию53. Но настоящий успех во Франции ждал писателя лишь в январе 1893 года, после нашумевшей премьеры во французской столице его «натуралистической скорбной пьесы» «Фрёкен Юлия».
Альфред Нобель курсировал между Сан-Ремо и Парижем, однако важнейшие литературные тенденции и рекомендации он по-прежнему черпал из французских газет. Только что выдающийся французский критик Поль Жинисти совершил поездку на север с целью знакомства с увлекательной скандинавской литературой. Он посетил Кристианию (Осло) и Стокгольм, посмотрел пьесы Ибсена на норвежском языке и уделил много внимания интереснейшему драматургу Стриндбергу в своем репортаже, который в ноябре 1891 года опубликовал в Париже.
Жинисти выделил в шведской литературе два направления: «идеалистическая школа», как, например, Виктор Рюдберг и Карл Сноильски, и «реалистическая школа», к которой он отнес авторов реалистического направления, таких как Август Стриндберг и Виктория Бенедиктссон54. Что касается Альфреда Нобеля, он однозначно предпочитал представителей первой школы. Со временем, формулируя критерии своей Нобелевской премии в области литературы, он четко обозначил, что она должна присуждаться тому, кто «создал наиболее выдающееся произведение идеалистического направления».
Норвежский писатель Бьёрнстьерне Бьёрнсон получил Нобелевскую премию в 1903-м. Ни Ибсен, ни Стриндберг ее не удостоились.
* * *
Реальность, в которой жил Альфред Нобель, все больше отличалась от идеала, от той, что он представлял в своих мечтах. Летом 1892 года у него и так было забот полон рот, однако разразилась новая беда. И снова повторилась старая история. Той весной он опять направлялся в Швецию, когда его догнала телеграмма, вынудившая вернуться. На этот раз сообщение пришло из Парижа.
«Латинский трест», Société Centrale de Dynamite, стал жертвой изощреннейшего мошенничества. Недостача в кассе составила почти 5 млн франков (около 200 млн крон на сегодняшний день). Это составляло четверть всего капитала компании. Новость совершенно выбила Альфреда Нобеля из колеи. На мгновение он подумал, что разорен, и полушутя-полувсерьез попросил себе место химика в немецкой компании.
Подозрения немедленно пали на Эмиля Артона, прожженного агента, который несколькими годами ранее помог Панамской компании подкупить народных избранников в Национальном собрании. После краха Панамской компании Поль Барб не дал ему пропасть, предложив пост директора в динамитном консорциуме. Теперь Артон бесследно исчез, как и многочисленные миллионы. А куда подевался исполнительный директор Жильбер ле Гюэ?
Несколько дней спустя ле Гюэ сам связался с полицией, утверждая, что невиновен. Его якобы обманул Артон, однако ле Гюэ арестовали и посадили в камеру предварительного следствия. Вскоре полиция задержала и кассира компании. Скандал, разразившийся, когда вскрылись все подробности этого дела, проходил в газетах под названием «динамитная афера».
