Очень скоро Альфред прояснил для себя картину. В течение долгого времени ле Гюэ выписывал на имя Артона фальшивые чеки, затем они получали по ним деньги и делили их между собой. Махинации удавалось скрыть, подкупив кассира обещаниями повысить зарплату. Обо всем этом Нобель сам рассказал газетчикам, бравшим у него интервью в первые дни. У ле Гюэ тоже рыльце в пушку. «Одно ясно – никакие из этих украденных сумм в бухгалтерские книги Société Centrale de Dynamite не внесены», – заявил Альфред Нобель.
Альфред Нобель оказывал ле Гюэ очень большое доверие. Он писал о нем другу: человек, бывший сенатором и префектом, кавалер ордена Почетного легиона, «на короткой ноге с большинством министров» – кто мог подумать о нем что-то иное, кроме самого хорошего?
Вскоре выяснилось, что соучастник Эмиль Артон сбежал за границу, напоследок выписав себе бланко-вексель
[56] на крупную сумму. Осенью за ним стали охотиться по двум причинам. Тогда, уже задним числом, стало известно и о подкупе парламентариев Панамской компанией – один из крупнейших скандалов во Франции XIX века. Центральную роль в нем сыграл мошенник Эмиль Артон. Среди парламентариев, чьи голоса он купил за деньги Панамской компании, называлось все бывшее руководство динамитного треста: покойный Поль Барб, Жео Виан и Альфред Наке. А также, разумеется, исполнительный директор ле Гюэ.
Невеселое время выпало Альфреду Нобелю, и не только потому, что его французские мушкетеры оказались преступниками. От него потребовали компенсировать украденные миллионы, впрочем, эта угроза вскоре отпала, ибо дыру в кассе компании удалось заделать с помощью облигаций займа.
Французская полиция гонялась за тенью Эмиля Артона в течение нескольких лет. То его видели под вымышленным именем в Танжере, то в Кале, в Риме и Черногории. Некоторое время утверждалось, что его труп обнаружили в железнодорожном купе в Будапеште. Эмиль Артон превратился в живую легенду. «Опять этот Артон», – восклицали газеты. «Где же Артон? Везде и нигде!»
Через девять месяцев после разоблачения в Париже состоялся суд. Исполнительный директор Жильбер ле Гюэ получил пять лет тюрьмы, а кассир – три. Артон был заочно осужден на двадцать лет исправительных работ. Только в конце 1895 года его обнаружили в Лондоне, задержали и привезли в Париж55.
* * *
Из Санкт-Петербурга за летней парижской драмой с особым волнением следил Эмануэль Нобель. Ему требовалась помощь, однако он не решался тревожить Альфреда своими заботами, дядюшке хватало и своих. Нефтяная компания пережила несколько успешных лет, получила хорошую прибыль, казалось, никаких туч на небосклоне. Но теперь вся работа замерла. В Баку разразилась мощная эпидемия холеры, и его рабочих парализовал страх. Половина города уже разбежалась.
Эмануэль обратился в бактериологический институт в Петербурге и отправил в Баку три команды врачей со средствами дезинфекции для своих рабочих. Больных изолировали, всю воду кипятили, есть сырые фрукты категорически запрещалось. Похоже, усилия стали приносить плоды. Долгое время в Баку на буровых полях могли работать только люди Нобеля.
За старшего на Кавказе оставался кузен Яльмар Нобель, который поначалу тоже сбежал от холеры, но потом вернулся, осознав свою ответственность. Эмануэля давно раздражал Яльмар, он считал его непредприимчивым, легкомысленным и не умеющим считать деньги. Не раз и не два он просил Альфреда поговорить с племянником всерьез. Яльмар же, со своей стороны, дал понять, что Эмануэль – «примерный мальчик», но сам он «предпочел бы дел с ним не иметь».
Альфред отметил напряженность в отношениях между кузенами и счел это еще одним доказательством того, что не следует брать на работу родственников. Яльмара он называл «самым веселым из всех Нобелей»56.
Неприятности нефтяной компании (и племянников) в Баку вновь пробудили в нем исследователя. Он вспомнил свою прежнюю идею использовать оксид углерода против туберкулеза легких и предложил Эмануэлю провести ряд экспериментов. Нужно проверить действие оксида углерода против холеры, например обрабатывая небольшие культуры бактерий, выложенные на кружки картофеля. Эмануэль, не мешкая, обратился в тот же научно-исследовательский бактериологический институт, Институт экспериментальной медицины в Санкт-Петербурге. Альфред постоянно получал отчеты о ходе экспериментов. В августе, когда оказалось, что оксид углерода не дает желаемых результатов, он предложил попробовать соляную кислоту.
У него возникла идея. Может быть, выделить средства научному институту в Петербурге? Альфред отправил Эмануэлю телеграмму. Он планировал передать 10 000 рублей (около миллиона крон на сегодняшний день) на проведение бактериологических экспериментов. Телеграмма случайно прибыла в тот день, когда Эмануэлю предстояло встретиться за ужином с председателем и главным благотворителем института принцем Ольденбургским. Задним числом Эмануэль рассказал дядюшке об этом редкостном принце, который оказался не только приятным человеком, но и «необычным для нынешнего времени монархом, ибо он располагает большим, накопленным за долгие годы состоянием, которое использует на благо человечества»57.
Вскоре у Альфреда появилась новая идея, как бороться с холерой. Ее он изложил в письме, адресованном неизвестному послу. Эпидемия холеры, разразившаяся в том году, показала, что даже цивилизованные общества 1890-х годов не были достаточно подготовлены, чтобы остановить распространение эпидемии через границы в другие страны, подчеркивал Альфред. Почему бы не рассуждать логически, продолжал он, и не начать рассматривать опасные эпидемии смертельных заболеваний как пожары? Чтобы справиться с ними, надо начинать борьбу как можно раньше, в случае с эпидемиями – блокировать незамедлительно, при первом же выявленном случае заражения.
Альфред предложил учредить международную премию. Она будет вручаться тем, кто как можно раньше выявит опасную инфекцию, так что ее быстро удастся победить или изолировать. Вне зависимости от того, какая сумма на это будет выделена, она все равно покажется ничтожной в сравнении с колоссальными человеческими выигрышами, обосновывал свою точку зрения Альфред Нобель.
Его предложение требовало заключения международного договора, это он прекрасно понимал. Но если просвещенная страна данного посла выскажется за таковую систему, то, не сомневался Альфред, «все цивилизованные страны в своих собственных интересах немедленно последуют столь щедрому примеру»58.
Впервые Альфред Нобель заговорил о премии. Если бы награда за вклад в борьбу с холерой стала реальностью, то наверняка носила бы его имя.
* * *
Летом 1892 года среди всяких тревожных вестей пришла наконец-то и одна приятная новость. Завод в Цюрихе закончил строительство алюминиевой яхты по заказу Альфреда Нобеля. Несмотря на то что она имела 12 метров в длину, он дал ей имя Mignon (малышка). Mignon оказалась весьма странным творением: низкая, похожая на сигару прогулочная яхта с мотором. Он очень надеялся со временем забрать ее в Сан-Ремо59.
