В конце октября Рагнар Сульман прибыл в Париж. Он не знал, чем ему предстоит заниматься и даже где именно он будет работать, в Париже, Сан-Ремо или в другом месте Европы. Альфред Нобель принял его на авеню Малакофф. Перед Рагнаром предстала масштабная личность, весьма оригинальный человек, который глазами изобретателя «видел вещи не таковыми, каковыми они являются, а таковыми, каковыми им надлежит быть». Он мыслил быстро и поражал своей широкой эрудированностью. Альфред Нобель, со своей стороны, увидел сдержанного, излишне корректного молодого человека со светлыми волосами и удивительно правильными чертами лица. Временами Рагнар выказывал преувеличенное уважение к старшим авторитетам. Когда время его работы у Альфреда останется позади, он еще пожалеет, что не держался со своим начальником более раскрепощенно, однако рядом с таким гигантом духа он чувствовал себя пигмеем16.
Они заговорили о религии. Как обычно, Альфред издевался над церковью и христианством. Рагнар, который казался таким робким, в ответ честно заявил о своей набожности. «В тот момент я решил принять его на работу, когда увидел, что это человек, готовый постоять за то, что почитает правильным», – рассказывал потом Альфред Нобель17.
Для начала Альфред поручил Рагнару Сульману привести в порядок его книжное собрание в Париже. Затем он отправил его в Сан-Ремо, куда вскоре должен был прибыть сам, чтобы начать подготовку к судебному процессу в Великобритании.
Формально в суде должны были встретиться не Альфред Нобель и британские профессора Фредерик Абель и Джеймс Дьюар. Свой патент на баллистит Альфред перевел на компанию Nobel Explosives, которая, в свою очередь, подала в суд на директора государственного завода по производству кордита за кражу патента. На практике же дело в высшей степени задевало Альфреда лично. Речь шла о его чести. И о его деньгах.
Уже в первый день нового, 1894 года появились первые основания для беспокойства. Альфреда «опять навестили эти ревматические дьяволы, гуляющие по сердечной мышце». Настроение еще более упало после печальных вестей из Петербурга. Скоропостижно скончался племянник Карл Нобель, вероятно от диабета. Вскоре Рагнар Сульман подробно изучит, как его начальник реагирует на невзгоды, в том числе профессиональные. Когда все шло хорошо, Альфред чувствовал себя прекрасно и пребывал в отличном расположении духа. Если успехов не наблюдалось, он заболевал, чувствовал себя старым и бессильным и лишь радовался тому, что у него есть «добрые друзья, которые сожгут его после его смерти»18.
В самом начале такие перепады тяжело давались Рагнару. В Сан-Ремо он жил отдельно, однако часто получал приглашение на «Виллу Нобель» на ужин. Любезно, однако Рагнар не особо любил эти вечера. Случалось, Альфред был «сплошным комком нервов», одна странная мысль сменялась другой. «Все лицо у него краснеет… – писал Рагнар в письме домой, – он хочет, как он говорит, совсем отменить четыре вещи: религию, национальность, наследство и брак. <…> Его величайшая непоследовательность заключается в том, что он, считающий войну проклятием и колоссальной глупостью, постоянно занят совершенствованием орудий уничтожения»19.
В целом же Рагнар чувствовал себя вполне комфортно. Когда Альфред Нобель был на месте, рабочие дни длились долго и отличались интенсивностью, но, стоило ему уехать, наступало затишье. Его коллега, английский химик Хью Беккет, оказался человеком очень симпатичным, а окружающие ландшафты околдовывали. Рагнар уже собрал розы, растущие в цветниках возле «Виллы Нобель», и послал домой своей маме. В канун Нового года, когда стало известно, что Рагнар обручился со своей норвежской невестой Рагнхильдой Стрём, Альфред пригласил его на ужин с сибирскими рябчиками, присланными из Петербурга. «Да, господин Сульман, не будь я таким болезненным в юности, я поступил бы точно так же», – сказал он и подарил помощнику 25 акций динамитного треста в качестве подарка по случаю помолвки. Рагнар смягчился. Он пришел к выводу, что Альфред Нобель – человек немного чудаковатый, но в высшей степени внимательный и заботливый20.
Перед самым отъездом на процесс в Лондон Альфред рассказал Рагнару, что обзавелся «стрельбищем» в Швеции. Это было почти комическим преуменьшением. После полугодового зондирования почвы и переговоров Альфред купил убыточное предприятие Бофорс в Вермланде с мастерской по изготовлению пушек, плавильной печью, сталелитейным цехом, оборудованием для вальцовки стали и кузницей. Бофорс представлял собой нечто куда большее, чем просто «стрельбище». Скорее плацдарм для больших вложений. Рагнару Сульману выпало создавать чертежи будущей лаборатории21.
В деле о патенте в Лондоне Альфред Нобель привлекался в качестве свидетеля. Чуда он не ожидал, понимал, что ведет неравный бой и что многие воспринимают его заявление о краже патента как покушение на право Великобритании иметь лучшую в мире оборону. Однако той осенью во время процесса на его сторону встали многие влиятельные британцы. Один из членов нижней палаты парламента даже взял на себя смелость назвать дело «кордитным скандалом» и открыто обвинить Абеля и Дьюара в краже изобретения Нобеля. Один из членов парламента пошел еще дальше. Он обвинил профессоров в том, что они извлекают личную выгоду, работая по заданию правительства в комитете по взрывчатым веществам22.
Рассмотрение этого запутанного дела продолжалось несколько недель, как писала пресса, процесс медленно, как тупой удав, петлял от одной непонятной технической подробности к другой. Как и опасался Альфред, главное действие развернулось вокруг одной детали в его патенте. Он написал, что нитроцеллюлоза в его баллистите должна быть «известного растворимого качества». В патенте на кордит Абеля и Дьюара, напротив, указывалась «нерастворимая» нитроцеллюлоза.
Оказавшись на свидетельском месте, Альфред пытался доказать, что нет большой разницы между растворимой и нерастворимой нитроцеллюлозой. Другие отстаивали тот же тезис, но их никто не слушал. С отчаянием Альфред отмечал, что привезенные им многочисленные документы никого не интересовали. Не подействовали даже зачитанные вслух в зале суда письма, из которых было ясно, как все произошло. Дело касалось кражи патента. Судья констатировал, что между двумя продуктами существует доказанная разница. Лазейка сработала. Абель и Дьюар выиграли дело.
Какое свинство, какие паразиты, вздыхал потом Альфред. С таким же успехом можно было решить, кто прав, бросив монетку. Это обошлось бы куда дешевле с точки зрения времени и денег и вряд ли ухудшило бы шансы на победу23.
В любом случае лондонская Pall Mall Gazette приняла его сторону. «Мистер Нобель в своем общении с комитетом по взрывчатым веществам никак не мог предполагать, что имеет дело с потенциальными соперниками, претендующими на патент. Зачитанные письма были дружескими и задушевными, и ни один человек не мог бы на их основании сделать вывод, что сэр Ф. Абель и профессор Дьюар сами вынашивают планы запатентовать это изобретение, когда они хвалили качества баллистита, поощряли изобретателя и предлагали пути совершенствования»24.
Последнее слово еще не было сказано. Однако предстояло еще целый год ожидать решения высшей инстанции – палаты лордов.
