Потрясенный Альфред ответил через опекуна Софи. «Уважаемый господин Хейднер! Нескромные притязания капитана К. на то, что я буду пожизненно содержать его внебрачного ребенка, в самом деле презабавнейшего свойства»48. Несколько месяцев спустя будущие супруги Капи фон Капивар пригласили Альфреда на свою свадьбу в Будапеште. Он не поехал.
Чем дальше, тем больше вся эта ситуация не нравилась опекуну Хейднеру. Он посоветовал Альфреду потребовать назад свои письма к Софи, поскольку считал весьма вероятным, что она воспользуется ими против него. Альфред отмахнулся от его предупреждений. Хейднеру он объяснил, что в его письмах к Софи, за редким исключением, не содержится ничего иного, кроме убедительнейших доказательств того, как терпелив и снисходителен он к ней был49.
Альфред Нобель поступил совершенно правильно, отказавшись от поездки в Лондон. В палате лордов вопрос о кордите и баллистите свелся к дискуссии о «растворимой» и «нерастворимой» нитроцеллюлозе в патенте. Адвокат компании Нобеля утверждал, что никакой химической разницы между ними не существует. Судьи возражали: в таком случае почему Нобелю понадобилось уточнять это в патенте? Со стороны кордита были сняты обвинения в краже патента, а сторона баллистита, то есть Альфред Нобель, вынуждена была оплатить все судебные издержки.
Однако у некоторых лордов возникло неприятное чувство относительно разумности и справедливости такого решения. Если следовать хронологии, было очевидно, что Абель и Дьюар прочитали патент Альфреда чрезвычайно внимательно и обнаружили деталь, которую смогли изменить так, что это не повлияло на взрывчатый эффект вещества. «Совершенно очевидно, что карлик, вскарабкавшийся на плечи великана, будет видеть несколько дальше, нежели сам великан», как сказал один из лордов. «В данном случае я не могу не симпатизировать держателю изначального патента. <…> Можно лишь пожелать… чтобы все это произошло таким образом, чтобы мистер Нобель не лишился ценности невероятно важного патента»50.
В скованном холодом Сан-Ремо Альфред воспринял новость, не теряя самообладания. Несколько дней спустя в Pall Mall Gazette появилась статья, сильно поднявшая ему настроение. Химик, выступивший под псевдонимом Изобретатель, использовал большую часть первой полосы, чтобы буквально камня на камне не оставить от решения суда по кордиту. Этот Изобретатель требовал направить свет прожектора на «господ Абеля и Дьюара», которые использовали свое положение в структурах власти, чтобы украсть идею Альфреда Нобеля.
«Теперь начнется настоящая битва. Абель и Дьюар оказались мишенью, которую обстреливают их же собственной грязью, – бодро писал Альфред Эмануэлю в Петербург. – Мне это дело начинает нравиться, и я намерен внести свой вклад». Юрисконсульт Альфреда в этом деле тоже вскоре узнал, что настроение изобретателя кардинально изменилось. «Финансовая сторона дела меня всегда мало волновала, а долгосрочные юридические интересы… выиграют куда больше от поражения в этом деле, чем если бы мы его выиграли», – заявил Альфред. Когда одна из газет написала, что он одержал моральную победу, он попросил ее опубликовать сообщение, что он намерен выделить 5000 фунтов на сбор средств в пользу «будущих патентных мучеников»51.
Альфред ощутил прилив вдохновения. В кабинете на «Вилле Нобель» он работал над пьесой, комедией, в которой высмеивал процессы по патентным делам. Он дал ей название «Патентная бацилла» (The Patent Bacillus), а местом действия определил «Театр Высокого суда» (The High Court Theatre). Веселое письмо отправилось к Яльмару в Бофорс: «У нас тут тоже очень холодно, но имеющийся здесь бильярд льдом не покрылся»52.
Когда соседская семья Росси продолжила свои жалобы на рискованные эксперименты, он разрешил ситуацию одним махом, выкупив у них дом.
* * *
По-прежнему пребывая в прекрасном расположении духа, Альфред Нобель отправился в конце мая 1895 года в Швецию, в Бофорс. Мысль о том, что там у него есть теперь собственные заводы, где он может проводить эксперименты и наладить масштабный выпуск продукции, невероятно его стимулировала. Если бы не зимняя стужа, он поехал бы в Бофорс еще в феврале, как только была готова лаборатория.
И здесь не обошлось без старого друга Аларика Лидбека. Он жил в Стокгольме, но при необходимости помогал чертежами, тестами и консультациями. Зимой Аларик серьезно болел, чем очень напугал Альфреда, писавшего позднее: «…число настоящих друзей в жизни можно сосчитать на пальцах ОДНОЙ руки». Только что Альфред и Аларик подали заявку на шведский патент, желая запатентовать совершенно новый «прогрессивный» порох с малым выделением дыма, прошедший испытания и в Сан-Ремо, и в Бофорсе. Новый порох был настоящей инновацией для Альфреда, это было первое в его жизни взрывчатое вещество, не содержавшее нитроглицерин. Одновременно Альфред постоянно подгонял Аларика Лидбека в экспериментах с искусственной резиной. В точности как Иммануил в 1830-е годы, Альфред верил в успех своей резины, в обширное производство всего – от ремней и стелек до плащей-дождевиков – в Бофорсе.
Вильхельм Унге продолжал работать над своими летающими снарядами, однако получил теперь и новое задание – разработать бронированный лист, гораздо толще существующих. Если кто-либо интересовался, у Альфреда был наготове ответ, который понравился бы Берте фон Зутнер: «Хотя я склонен ко всему новому, я питаю, однако же, глубокую симпатию к толстой броне, ибо чем больше суммы, которые будут выброшены на ветер в приступе безумия, тем скорее нам удастся покончить с самым тяжким преступлением под названием “война”».
Прежние наблюдения Альфреда за инерцией зрительного восприятия добавили работы и Лидбеку, и Унге, и Сульману. Прочтя где-то, что изображение всегда задерживается на сетчатке на десятую долю секунды, Альфред решил, что этот феномен можно использовать. Его идея заключалась в том, чтобы «многократно увеличить эффект света, заставив ламповые зеркала вращаться со скоростью более десяти оборотов в секунду» и тем самым создать «прибор для экономии света»53.
Что уж удивляться, что у Рагнара Сульмана голова шла кругом.
Летом 1895-го Альфред предложил своему юному любимцу свободно выбрать место работы – в Италии или в Швеции. Когда Сульман выбрал Бофорс, Альфред назначил его начальником лаборатории, или старшим, как тогда говорили. Рагнар и Рагнхильда перебрались в Вермланд, и Альфреду выпала возможность познакомиться с женой-норвежкой своего сотрудника. Он попросил Рагнхильду посоветовать ему, какие книги норвежских писателей следовало бы закупить для библиотеки в Бьёркборне. Рагнхильда назвала Бьёрнсона. Совет упал на благодатную почву. «Передай своей жене, что я влюбился – не в самого Бьёрнсона, но в его произведения», – писал Альфред Сульману в следующем году во время поездки54.
Похоже, Альфред Нобель чувствовал себя в Бофорсе как дома и проводил в Швеции необычайно много времени. Однако с сотрудниками он держался исключительно сдержанно. Альфред был не из тех, кто ходит днями по цехам, беседуя с рабочими. Он отправлялся туда по воскресеньям, когда его никто не видел. Как будто он их стесняется, заметил как-то Рагнар Сульман. Однажды в воскресенье он уговорил Альфреда пойти с ним в церковь. Рагнара удивило, что его начальник принес с собой личный сборник псалмов, который открыл и внимательно изучал во время службы. Потом Рагнар обнаружил, что под обложкой «сборника псалмов» скрывалась маленькая книжка Вольтера. «В церкви все оказалось совсем не так долго, как я боялся», – сказал Альфред Нобель55.
