Академия наук располагалась в красивом дворце XVII века на берегу Сены. Там она находится и по сей день. Я отправляюсь в величественное здание напротив Лувра, чтобы просмотреть старые протоколы. Никакого упоминания об Альфреде Нобеле летом 1865 года я не нахожу. Самое удивительное – он вообще практически не упоминается в протоколах академии, хотя со временем переселился в Париж и прожил там почти двадцать лет.
Что касается лета 1865 года, все объясняется простой орфографической ошибкой. В протоколе Альфред именуется НАБЕЛЬ – его первое публичное признание чуть не прошло мимо меня. Я читаю, что пожелал представить Альфред, и поражаюсь тому, какие обширные доказательства он привез парижским ученым мужам. Как ему это удалось?
По чистой случайности мне удается заглянуть еще глубже. Увлеченный историк-любитель посылает мне электронную копию американской рекламной брошюры взрывчатой смеси Нобеля. Она датирована как раз 1865 годом. Я рассеянно перелистываю страницы – одно восторженное свидетельство за другим. На тридцать первой странице он хвастается своими успехами во Франции. Там отпечатано в переводе на английский краткое письмо Альфреду Нобелю, которое почти не бросается в глаза. Оно написано адъютантом императора Наполеона III: «CABINET DE L’EMPEREUR PALAIS DES TUILERIES»
[28] и датировано июлем 1865 года. Подумать только, что никто не знал об этом письме раньше! Стало быть, все началось с Наполеона III23.
* * *
Слухи о взрывчатой смеси уже распространились по Франции, и, прибыв в Париж, Альфред обратился к адъютанту в императорском дворце в Тюильри. Адъютанта звали Ильдефонс Фаве
[29], в прошлом он был военным, однако при Наполеоне III отвечал за контакты с учеными, которые могли оказаться полезными для страны.
Альфред передал Фаве свои куски чугуна и отрапортовал об успехах на испытаниях взрывчатой смеси. 14 июля, в день национального праздника
[30], пришел письменный ответ. Адъютант Фаве лично переговорил с Наполеоном III. Император отреагировал положительно и велел назначить комиссию, чтобы исследовать вещество, которое, как утверждал Нобель, могло бы заменить порох. Адъютант вернул Нобелю куски чугуна и посоветовал параллельно обратиться в Академию наук.
Между тем академия была не для простых людей вроде Альфреда Нобеля. Лишь избранным ученым выпадало счастье излагать свои идеи перед самыми светлыми умами Франции на традиционных сессиях по понедельникам. Адъютант посоветовал Альфреду действовать через знаменитого химика Мишеля Шеврёля, 80-летнего и весьма уважаемого патриарха академии24.
Похоже, Альфред последовал этому совету. Дело тут же завертелось. Уже 17 июля на собрании Академии наук Шеврёль зачитал письменное послание месье «А. Набеля». Интерес еще возрос оттого, что он смог одновременно продемонстрировать собравшимся куски железа, полученные от Нобеля.
После выступления слово взял другой член академии, химик Жюль Пелуз. Он заявил собравшимся, что нитроглицерин изобрел вовсе не швед «Набель». Открытие сделал еще в 1847 году юный итальянский химик Асканио Собреро, однако в только что зачитанном сообщении об этом ни словом не упоминалось. Пелуз рассказал, что Собреро когда-то работал в его лаборатории в Париже. Хотя вещество до сих пор не имело какого-либо практического применения, честь открытия нитроглицерина целиком и полностью принадлежит Собреро, подчеркнул Пелуз. Вероятно, из-за неправильного написания фамилии Нобеля Пелуз не вспомнил, что «Набель» тоже когда-то проходил практику в его лаборатории.
Надо сказать, что сам Альфред никогда не утверждал, будто бы он изобрел нитроглицерин, только то, что он со своим капсюлем-детонатором оказался первым, кто перенес вещество «из области Науки в область Промышленности». Однако в газетах эту деталь обычно опускали. Можно представить себе возмущение Собреро, когда у себя в Турине он услыхал про шведа, разъезжающего по Европе и продающего его нитроглицерин как свой собственный. Бурная реакция Собреро наверняка дошла до профессора Пелуза.
Впрочем, в отличие от журналистов, французские ученые легко разобрались в достижениях. Не отнимая славы у изобретателя Собреро, они высоко оценили заслугу Альфреда Нобеля в распространении важных знаний о практическом применении нитроглицерина.
Французская академия наук также назначила комиссию для определения ценности взрывчатой смеси Нобеля. Непонятно, сотрудничала ли она (или же совпадала) с комиссией Наполеона, но то, что академия придавала вопросу важное значение, доказывается тем фактом, что в нее вошли шестеро ученых, представляющих разные дисциплины, в том числе Пелуз и могущественный Шеврёль.
32-летний химик-самоучка Альфред Нобель имел все основания расправить плечи, однако внешне он сохранял хладнокровие и сдерживал ожидания окружения. По словам Альфреда, Франция являлась «Страной Административной Медлительности». К тому же государство держало в своих руках монополию на порох и вряд ли было заинтересовано во всяких провокационных новшествах. Он писал Роберту, чтобы тот не питал особых надежд. Французские комитеты «по своей рачьей породе способны делать ½ шага в год», не более25.
Будущее показало его правоту. В вопросе об Альфреде Нобеле и его взрывчатой смеси французы не особо торопились – пока Отто фон Бисмарк не сделал последнего хода в своей трехступенчатой комбинации.
* * *
Французская академия наук заседала по понедельникам в три часа дня в полутемном дворцовом зале под золотым куполом Института Франции. Шестьдесят шесть членов академии одевались в черные костюмы с зеленой вышивкой и рассаживались вдоль стен под портретами гигантов Просвещения, таких как Лавуазье, Монтескьё, Вольтер и Руссо. Они делились на одиннадцать секций, все вместе покрывая практически все области науки: математику, механику, астрономию, географию, физику, химию, минералогию, ботанику, сельское хозяйство, анатомию и зоологию, а также медицину и хирургию.
О кресле в академии мечтали многие, быть избранным туда считалось для французского ученого высочайшей честью. При тусклом свете стеариновых свечей члены академии представляли последние достижения науки в своих областях, совместными усилиями оценивая заслуги и сравнивая с уже известными знаниями. Для молодого ученого считалось большим успехом уже то, что его научный отчет будет принят и отмечен академией. А если этот отчет, как в случае с Нобелем, еще и зачитывали, после чего он автоматически попадал в публикацию отчетов академии, считалось еще более почетным. На самой вершине иерархии находились престижные ежегодные премии.
В ту пору Французская академия наук являла собой интеллектуальное собрание, состоявшее исключительно из мужчин, где говорилось о мужчинах и для мужчин. Даже Нобелевская премия Марии Кюри в 1903 году не поколебала патриархальную структуру. Несмотря на это очевидное интеллектуальное несовершенство, заседания академии по понедельникам во дворце на Сене относились к наиболее благородным в тогдашней Европе собраниям для оценки научных открытий26.
