– Нам нельзя здесь оставаться, – возразил Эг, который сидел у окна, развернув на коленях бумагу и сжав в руке угольную палочку, заменявшую ему карандаш.
– О чём ты? – спросила Милу.
Эг поморщился.
– Извини, но мы не можем оставаться на мельнице, если тут нет твоих родителей.
– Но…
– Эг прав, – кивнул Сем. – Соседи обязательно обратят внимание на пятерых сирот, живущих в заброшенной мельнице без всяких взрослых.
– Мы просто скажем им, что мама и папа…
– Нам не поверят.
– Тогда будем скрываться, – не сдавалась Милу. – Никто и не узнает, что мы здесь.
Лотта покачала головой.
– Мы не сумеем спрятать дым из каминной трубы и не можем вечно сидеть взаперти. Это же непрактично, слишком велик риск. Пусть рядом не очень много соседей, как в городе, но и людей тут вполне достаточно, и они начнут задавать неудобные вопросы.
– Но…
– Они могут оповестить органы опеки, – заметил Эг. – Если твои родители не собираются появиться в ближайшие дни, никто не помешает местным вернуть нас обратно в приют и обвинить в смерти Гассбик.
Милу нечего было ответить. Она полагала, что на мельнице будут её родители, которые решат абсолютно все проблемы.
– Мы останемся ещё на одну ночь, – проговорила Лотта. – У Милу будет время поискать новые подсказки, а у нас – собрать то, что можно унести с собой, а ещё мы успеем решить, куда идти дальше. Думаю, я успею прочитать пару книг, – добавила она и сжала губы.
Милу, сломленная и смирившаяся, опустилась на подоконник. Прижавшись подбородком к холодному стеклу, она устремила взгляд на истерзанный зимой польдер, который теперь казался непомерно жалким и пустынным (именно такой она себя и ощущала). Единственным цветным пятном в округе была странная медная крыша соседнего дома.
– Обидно, что мы не можем остаться надолго, – тихо посетовал Эг. – Здесь столько всего чудесного, что можно зарисовать. Например, амбар. Мне интересно, почему Поппенмейкерам понадобилась постройка с такими огромными дверями. Они совсем не похожи на простые деревянные двери, как у всех остальных сооружений.
Милу взглянула на его рисунок, затем посмотрела в окно и убедилась, что Эг не ошибся. У амбара при мельнице имелись необычные резные двери красного дерева, украшенные орнаментом из перевитых цветущих виноградных лоз, напоминающих те, что были на шкафах-кроватях.
Мурашки побежали по коже на её голове, и, даже не успев осознать этого, Милу уже мчалась к выходу. Ветер свистел в ушах, когда она неслась по неухоженной гравийной дорожке к амбару. Тяжело дыша и дрожа, она потянула за дверную ручку. Петли заскрипели, и её окутала пыль.
Милу ступила внутрь, на рыхлый пол. Она посмотрела вниз и обнаружила красный ковёр. Отмахнувшись от паутины, Милу сделала шаг вперёд и сразу наткнулась на что-то. Стул, обитый бархатом.
Милу моргала, пока глаза не привыкли к полумраку, а потом увидела, что здесь не один такой стул, а целые ряды. Девочка, неуверенно ступая, прошла по узкому проходу между ними и застыла в центре амбара, прямо под огромной зияющей дырой в потолке, сквозь которую лились лучи утреннего солнца. У дальней стены располагалась просторная сцена. Потрёпанный, поеденный молью занавес был задёрнут.
Сердце Милу на мгновение перестало биться, когда она поняла, что открылось её взору.
Это был театр. А за занавесом безошибочно угадывался чей-то силуэт: некто стоял на сцене и протягивал руки к Милу.
«Книга теорий» Милу
Новые улики
• Родители оставили мне карманные часы с выгравированными на них загадочными фразами и координатами. Они спрятали их в тряпичной кошке. Часы привели меня домой, но мамы и папы там не оказалось.
• На главных воротах висел ржавый замок. Знак при входе кто-то испортил, теперь на нём написано, что на мельнице опасно и здесь водятся призраки.
• Тут нет людей, но остались их вещи.
• Одежда, принадлежавшая мужчине (моему отцу), а ещё я обнаружила детские вещи (вероятно, моей сестры).
• Портрет и стихотворение дочери Брэма, Лизель.
• Газеты – все двенадцатилетней давности… тот самый год и месяц, когда корзинку со мной положили на крыше приюта.
Недостающие улики
• Никаких тайных посланий.
• Никаких фотографий.
• Никаких намёков на то, куда все ушли.
• Никаких следов моей матери.
• Никаких следов другого ребёнка (меня).
Возможно, если я решу загадку карманных часов, то узнаю, как найти родителей.
14
Милу бросилась вперёд по узкому проходу и запрыгнула на сцену. Когда она попыталась раздёрнуть ветхие занавеси, те упали вниз, накрыв её с головой. Девочка поспешно выпуталась из ткани.
Перед Милу стояла её копия: носки вытянуты, руки раскинуты в балетной позе.
Девочка с большими немигающими глазами и ярко-розовыми губами.
Девочка из хлопка, подвешенная на ниточках.
Марионетка.
Милу мысленно выбранила себя. Глупо было думать, что здесь может оказаться что-то другое. Или кто-то другой.
Горячие солёные слёзы покатились по щекам и попали в рот.
– Милу! – за её спиной раздался голос Лотты. – О чём ты только думаешь? Тебя могли увидеть… Святая Гауда!
Милу быстро вытерла слёзы и повернулась к остальным. Её друзья восторженно озирались, оглядывая театр.
– Потрясающе! – воскликнул Эг, на ходу поворачиваясь вокруг своей оси прямо в проходе.
Но Сем смотрел прямо на Милу.
– Ты в порядке?
Он перевёл взгляд на балерину-марионетку, и встревоженное выражение на его лице сменилось сочувствующим.
Девочка залилась краской, обогнула марионетку и устремилась в центр затенённой сцены. С одной её стороны была груда деревянных плашек и незаконченных декораций: казалось, что она вот-вот рухнет. С другой же имелась большая лестница, по которой можно было подняться на платформу кукловода. Милу направилась к ней, но остановилась, уши защипало до самых мочек.
В дальнем левом углу сцены лежали одеяла, скомканные и обледеневшие. Уши Милу внезапно пронзило резью, а сердце застучало. Она толкнула одеяла ногой: одно откинулось, но под ним оказались всего лишь какие-то простыни или покрывала.
Милу почесала затылок. Почему-то сейчас интуиция ей совсем не помогала.
– Смотри, – произнёс Сем сдавленным голосом.
