Тридцать секунд.
Она слышала, как открылась и закрылась боковая дверца, и вскоре Сем поднялся к ней на платформу. Они оба легли на живот и взяли в руки кресты с ниточками от своих марионеток.
– Десять секунд, – прошептал Сем.
Сквозь небольшую решётку они видели зрительный зал, но могли различить только смутные очертания зрителей, занимавших места.
– Ну? – спросила Милу умоляющим голосом. – Ты их видел?
Сем тихо вздохнул, и её сердце пропустило удар.
– Нет…
Раздался пронзительный свист, который исходил из большого отверстия в полотке, и разноцветный свет тут же залил театр. Фейерверки Лотты взрывались в ночном небе яркими всплесками и спиралями огней. Люди восхищённо смотрели вверх, лица попеременно окрашивались в красный, жёлтый, голубой, зелёный цвета. Милу прижалась к решётке носом. Она успела заметить Эдду, стоявшую у дверей, и того загадочного человека в зелёном плаще. Гость уже сидел на стуле, он до сих пор не откинул капюшон, а руки аккуратно сложил на коленях.
Но нигде не было видно иссиня-чёрных волос. И глаз почти чёрного цвета.
Комок встал у неё в горле, лишив дара речи.
Зрители зааплодировали, когда салют громко и эффектно завершился. И снова зазвучала хриплая, надтреснутая музыка органа, столь же мелодичная, как скрежет ногтей по доске. Милу чувствовала подступающую тошноту, но совсем по иной причине. Почему она не видит свою семью? Почему Сем их не обнаружил?
Под потолком закружились механизированные привидения Лотты, марлевые полоски касались голов изумлённой аудитории. Пролетев полный круг по залу, призраки затрепыхались на месте. Милу услышала щёлканье шестерёнок. Занавес поднялся, и под потолком сцены ожили электрические лампочки, осветив девочку-марионетку. В руках она держала ржавую клетку, в центре которой висело кроваво-красное сердце.
Прозвучал особенно громкий аккорд (сигнал для Милу), звук эхом разнёсся по всему театру. Аплодисменты стихли, люди смотрели на сцену в ожидании, когда шоу начнётся.
В электрическом свете, который теперь заливал подмостки, Милу увидела, что Сем ободряюще улыбается ей.
Эг повторил сигнальный аккорд, и Милу приникла ртом к говорительной трубке.
Но с её губ сорвался лишь низкий сдавленный хрип.
33
Милу в отчаянии зажмурилась. Гробовая тишина вгрызалась в барабанные перепонки. Паника впивалась в кожу крошечными ледяными иголками. Раньше её никогда не охватывал подобный ступор. Ни разу. Несмотря на значимость момента, она никак не могла заставить себя говорить. Просто не могла.
– Милу?
Голос Сема был тихим, но этого оказалось достаточно, чтобы она резко открыла глаза. На другом конце платформы приподнялась Лотта. Ребята в страхе смотрели на Милу.
Прозвенел ещё один сигнальный аккорд.
И опять наступила неловкая тишина, удавкой обвивавшаяся вокруг горла девочки. Кто-то в зале заулюлюкал.
Милу попыталась заговорить в трубку, но не сумела выдавить ни слова.
Где её родители?
Кто-то встал, чтобы уйти, и Сем потряс её за плечо.
– Милу, – настойчиво и беспокойно позвал он. – Пожалуйста…
Она почувствовала, как по щеке катится горячая липкая слеза. В груди стало очень тяжело.
Затем раздался свист, высокий и мелодичный, напоминающий птичью трель. Сквозь щели на платформе Милу увидела, что на сцене стоит Фенна, вытянув одну руку вверх.
У Милу перехватило дыхание. Ей не нужно было смотреть в зал, чтобы знать, что все взгляды прикованы сейчас к Фенне, которая ещё несколько недель назад предпочла бы прыгнуть в яму с разъярёнными змеями, чем появиться на сцене перед сотней зрителей.
Милу заметила, как напряжены её плечи, и понимала, что подруга сейчас чувствует себя совсем не уютно. Но она стоит на подмостках, храбрая как рыцарь, и делает это с одной только целью: дать Милу время собраться с силами, пока всё окончательно не пошло прахом.
Фенна вновь засвистела, воспроизведя первые два такта «Маленькой ночной серенады» композитора Моцарта. Хотя её новый голос был хриплым и нетвёрдым, свист звучал гладко и уверенно, как будто она всю жизнь общалась с птицами на языке трелей. Когда прозвучала последняя нота, с изъеденных жучками театральных балок раздался ответный писк.
– Ах! – прокатилось по залу.
Милу услышала шорох крыльев. Совёнок Моцарт по спирали слетел прямо к Фенне. Он непрерывно пищал, взяв курс на её вытянутую руку.
Оказавшись на сцене, он заухал и сорвал новую порцию аплодисментов. Фенна быстро посмотрела вверх, и, хотя Милу знала, что подруга её не видит, она кивнула и прижалась ртом к говорительной трубке.
Она прогнала прочь все мысли о родителях и сестре. Сейчас ей надо думать только о друзьях. Они положились на неё, и она не желает подводить их.
– КОШМАРЫ ПРИХОДЯТ КАЖДУЮ НОЧЬ.
Голос её звучал хрипло и сухо, но твёрдо. Милу не сводила глаз с Сема, который ободряюще улыбался.
– ИХ НЕ УНЯТЬ. КОГДА ОНИ УЖЕ ВОНЗИЛИ В ТЕБЯ КОГТИ, ИСПРОБОВАЛИ ТВОЮ ДУШУ И ВКУСИЛИ ТВОЙ СТРАХ, ИХ НЕ УНЯТЬ.
Милу наклонила голову марионетки, чтобы Теодора посмотрела в зал. Эг изобразил на игрушечном личике вселенскую грусть. Длинные рыжие волосы куклы безжизненно падали на щёки, а колени были подтянуты к подбородку.
Зазвучала тихая бренчащая мелодия, а привидения, подвешенные на тонких нитях, снова закружили по залу. Искусно ведомая Милу, Теодора подошла к краю сцены, её конечности двигались неестественно, но в марионетке была своеобразная грация, гармонировавшая с печальной музыкой органа.
– Я – ТЕОДОРА ХРУПКОЕ СЕРДЦЕ, И СЕГОДНЯ КОШМАРЫ ВНОВЬ ПРИДУТ ЗА МНОЙ.
Плоские декорации упали, открыв зрителям узловатое, искорёженное Дерево ночи на заднем плане.
– ТЕОДОРА ХРУПКОЕ СЕРДЦЕ, – заговорило Дерево ночи хриплым голосом Милу. – ВРЕМЯ ПРИШЛО.
Оборотень, которым управлял Сем, выпрыгнул на сцену, бросился вперёд и схватил Теодору. Милу завыла в говорительную трубку.
– АР-Р-Р-РУ-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У!
В зале раздались сдавленные всхлипы.
Милу и Сем повели своих марионеток через королевство кошмаров. Милу не смотрела на зрителей, но слышала их вскрики и возгласы. Когда на сцене с грохотом появились жуткие карнавальные ворота, девочка не удержалась: она подалась вперёд, чтобы взглянуть в зал. Зрители, не моргая, уставились на подмостки.
Милу улыбнулась, ниточки марионетки танцевали в её руках.
И вновь заиграла музыка. На этот раз мелодия была поживее, хотя в ней и не угадывался чёткий ритм: казалось, что кто-то подрыгивает или танцует прямо на органчике. За железными воротами на сцене появились новые куклы. Они выкрикивали имя Теодоры, а Милу вела свою марионетку к воротам как будто против её желания.
