– Hallo, kindjes.
Сем покачал головой.
– Вы же умерли.
Директриса цокнула языком.
– Вам следовало проверять тщательнее. Я была не более мертва, чем вы, дети.
– Но как? – спросила Лотта.
– Обострение кататонического синдрома. Так утверждали врачи в больнице. Я провела двенадцать дней на неудобной койке, глазея в серый потолок, будучи не в состоянии ни ходить, ни говорить. Зато у меня было время подумать о том, как сильно я желаю оторвать ваши жалкие конечности.
Наступила тишина. У Милу почти отнялись ноги.
– Если отбросить радость встречи, – наконец произнёс Ротман, обращаясь к директрисе, – она уже здесь?
Кого он имеет в виду?
Гассбик кивнула.
– Не отпускайте девчонку, – проговорила она, а потом протянула руку и схватила Лотту за косичку. – А я буду держать эту. Остальные могут находиться посередине, понесут наши деньги.
Она резко дёрнула руку на себя, и Лотта заскулила от боли. Фенна испустила низкий, утробный рык. Директриса помолчала, склонив голову набок, и вдруг расхохоталась. Фенна бросилась на Гассбик, вцепилась в неё и оттолкнула от Лотты. Моцарт испустил злой, пронзительный вопль, летая под потолком.
Гассбик, разинув рот, уставилась на совёнка, и перевела взгляд на Фенну.
– А эти детишки гениальностью не блещут, не так ли? – прорычал Ротман. Он прижал лезвие к шее Милу, и она вскрикнула, когда острое жало вгрызлось ей в кожу. – Если не будете делать, как мы велим, то у вашей подружки не одна-единственная капля крови прольётся. Мне на корабле и четырёх сирот хватит. Вам просто придётся работать чуть усерднее, чтобы возместить нехватку девчонки.
Фенна опустила глаза и отошла от Гассбик.
– Давайте покончим с этим, – добавил Ротман и потащил Милу к лесенке за сценой.
Она послушно ковыляла за ним. Что он надумал? Он хочет их убить? Как Ротман и Гассбик их нашли? И кого они ждут?
Воздух был колючий и холодный, когда они покинули театр и поплелись на мельницу. Толпа схлынула, Милу видела ленту качающихся огней, струящуюся по дороге. Зрители возвращались в город.
Когда они завернули за угол, Милу заметила, что у входной двери находится экипаж, запряжённый лошадью: оттуда вылезла вечно чем-то недовольная Роуз Спельман. Разумеется, при ней была огромная учётная книга «Малютки-тюльпана». Но только при виде второго человека, который стоял в дверях, Милу испустила крик ярости.
Это была Эдда Финкельштейн в своей форме управляющей польдером.
Она предала их.
– Goedeavond! – жизнерадостно поздоровался торговец.
Он отпустил волосы Милу и убрал нож от её горла. Тяжёлая рука Ротмана легла ей на плечо.
– Я просто искал этих милых крошек, простите, что заставил ждать.
– Я пока не до конца понимаю, зачем вы позвали меня сюда, – сказала Спельман. – И мне отнюдь не ясно, почему это не может подождать до утра.
– Давайте зайдём внутрь, а уж там мы всё объясним, – прокаркала Гассбик. – Дети подогреют нам молока и разольют по чашкам, пока мы беседуем.
– Мой отец нездоров, – заявила Милу. – Он расстроится, если мы потревожим его.
Спельман взяла учётную книгу поудобнее.
– Да, – сказала Эдда, удивив Милу. – Думаю, днём будет лучше…
– Чушь! – проскрежетала Гассбик и протолкалась к мельнице. – Господин Поппенмейкер вовсе не возражает.
Не успела Милу придумать что-нибудь ещё, чтобы предотвратить неизбежное, как директриса плечом открыла дверь, и всех пятерых завели внутрь.
Эдда тоже переступила порог и прикрыла за собой дверь.
– Госпожа Гассбик, – выпалила Спельман, стараясь нагнать директрису. – Сначала принято стучаться…
Добравшись до кухни, Гассбик круто развернулась, по её лицу расползлась довольная ухмылка.
– Госпожа Спельман, – произнесла она. – Я уже договорилась с господином Поппенмейкером… – она кивнула на кресло, где сидел папа-марионетка (оно стояло неподалёку от дверного проёма), – и он совершенно не против нашего вторжения. Верно, господин Поппенмейкер?
– Нет! – крикнула Милу, но Гассбик приблизилась к марионетке почти вплотную. – Просто перестаньте, пожалуйста.
– Что перестать, Милу? – уточнила директриса с невинным видом.
Милу поджала губы и нахмурилась. Этого не должно происходить. Несколько минут назад они были на свободе. А теперь Гассбик хочет забрать у них всё, как она всегда делала. Девочка поняла, что у неё больше нет сил сражаться. Она посмотрела на друзей: плечи ребят обречённо поникли.
Их спасение, корабль, спектакль. Всё оказалось напрасно. Подозрения Милу насчёт Эдды Финкельштейн подтвердились. И хуже всего то, что родители не вернулись.
– Госпожа Гассбик, – промямлила Спельман, растерянно переводя взгляд с Милу на Гассбик. – Что случилось?
– Позвольте, я вам покажу! – каркнула Гассбик и похлопала папу-марионетку по плечу. – Сиротки соткали для вас неплохую иллюзию, но настало время её развеять.
Ухмыльнувшись Милу в лицо, Гассбик оторвала хлопковую голову марионетки от набитого сеном туловища.
36
Вопль Спельман отрикошетил от стен. Она уронила фолиант и в ужасе прижала ладони ко рту. Милу рухнула на стул, слишком убитая горем, чтобы плакать. Она едва слышала, как Гассбик объясняла представительнице органов опеки, что дети бросили её умирать, обокрали, подделали документы и сбежали как самые настоящие преступники. Вместо этого она смотрела на Эдду, которая не выказала ни малейшего признака удивления, когда Гассбик продемонстрировала всем, что господин Поппенмейкер – обычная кукла. Лицо её даже не выражало никаких эмоций, только на лбу пролегла крохотная морщинка.
– За что вы так с нами? – Милу смотрела на Эдду в упор. – Вы всё разрушили.
Брови женщины взметнулись вверх.
– Я не…
– Вам давно всё известно, да? Вы подглядывали в окно в ту ночь?
Эдда кивнула.
– Да, но…
Голос Гассбик поднялся до крещендо.
– Они шарлатаны!
– Поверить не могу, – сказала Спельман, которая держала в руке голову марионетки и хмурилась. – Как могли пятеро сирот устроить такое?
– Это – пять сплошных наказаний! – взвизгнула Гассбик. – Поверьте мне, ведь я знала их на протяжении долгих лет! Вы представить себе не можете, что я почувствовала, когда услышала, как врачи в больнице говорили о спектакле! Брэм Поппенмейкер, конечно… Имя, вышитое на твоей дурацкой игрушечной кошке, Милу. И этого оказалось достаточно, чтобы вывести меня из оцепенения.
