Брэм Поппенмейкер разглядывал свой портрет, который нарисовала Лизель (картина стояла на шкафчике). Он растворился в воспоминаниях и совсем забыл о Милу.
Она вытащила из-за пазухи карманные часы и протянула Брэму.
– Вы не видели их раньше?
Он покачал головой.
– Мне жаль, но…
Милу метнулась в гостиную и принесла корзинку в форме гроба.
– А это?
Брэм опять покачал головой. А уши ещё сильнее подстегнули Милу.
Поставив корзинку на пол, она принялась копаться в ней, вытащила платье и тряпичную кошку. Достав носовой платок, Милу показала Брэму кольца.
– А это?
Брэм вскочил на ноги и изменился в лице. Но он смотрел не на кольца, а на игрушку.
Очень осторожно он поднял её с пола.
– Кошка принадлежала Лизель. Откуда ты?..
В прихожей раздался скрип входной двери, и через несколько секунд на пороге кухни появилась представительница органов опеки, явно довольная собой.
– Милу, – сказала Спельман и направилась к ней, – нам пора.
За спиной женщины маячили друзья Милу. Дети вошли вслед за Спельман в кухню и покорно выстроились у стены.
– Подождите, – произнесла Милу.
Брэм вертел в руках кошку, его лицо помрачнело.
– Я уже заждалась. Я должна вернуть вас в приют, – и Спельман повернулась, сделала шаг и чуть не врезалась в Эдду, которая топталась на пороге.
Управляющая уставилась на корзинку Милу расширенными от ужаса глазами. Она словно увидела привидение.
– Она… корзинка… гроб…
– Всё в порядке, – проговорила Лотта. – Там нет трупа. Просто…
– Нет! – вскричала Эдда. – Я сделала этот гроб.
41
Уши Милу резко закололо, а сердце болезненно затрепетало. Она перевела взгляд на корзину, а затем на Эдду. В груди вспыхнула искра надежды.
Но Эдда покачала головой.
– Я сделала её для своей прежней кошки, Мадам Мяукинс. Застёжки… плетение… Смотрите, здесь даже остались следы когтей от той кошмарной собаки! Я думала, она всё сжевала. Откуда она?..
– Родители оставили меня в ней, – ответила Милу, через силу вдыхая воздух. – Если верить Гассбик, мне тогда было около недели.
В кухне воцарилась тишина. Брэм тяжело опустился в кресло-качалку, хмуро глядя на Эдду и Милу и сжимая в руках тряпичную кошку.
У Милу холодило затылок и яростно щипало уши. Она попыталась заговорить, но с её губ не сорвалось ни звука.
– Это было в декабре тысяча восемьсот восьмидесятого, – объяснил Эг. – На крыше приюта, при полной луне.
– Наверное, это случилось в ту же ночь, когда умерла Лизель, – добавил Сем. – Милу сказала, что вас видели, когда вы ночью в декабре покинули мельницу. Тогда светила полная луна.
Брэм побледнел. Эдда тихо пискнула и повернулась к Милу, округлив глаза.
– Но…
– Более того, – официальным тоном произнесла Лотта, после чего потянулась к рукаву Милу и выудила «Книгу теорий». – Бархатное одеяло, которое, судя по всему, могло взяться из мастерской мельницы Поппенмейкеров. Тряпичная кошка, которая, несомненно, была сделана в мастерской и принадлежала Лизель. Карманные часы с координатами дерева, которое растёт совсем неподалёку. Два обручальных кольца, завёрнутых в платок, на котором вышито «А. Поппенмейкер»…
Лотта продолжала говорить, но теперь уши Милу так горели, что голос подруги звучал глухо. Потирая их, она видела, как на лице Эдды растерянность сменяется глубочайшим изумлением, а щёки Брэма заливает мертвенная бледность.
– Не может быть, – прошептала Эдда, на мгновение сжав медальон в кулаке.
Затем Эдда взяла в руки часы Милу и тоже побледнела.
– Это его часы, – проговорила она, и в её глазах засверкали слёзы. – Ох! Неужели вы думаете…
Она и Брэм переглянулись.
– Нет. Нет, – просипел Брэм. – Я бы знал.
Милу покосилась на Лотту, которая задумчиво сдвинула брови. Фенна и Эг встревоженно поглядывали то на Милу, то на Эдду.
Сем придвинулся чуть ближе к Милу, не сводя глаз с управляющей польдером.
Несколько долгих минут ни Брэм, ни Эдда не шевелились. Они молчали и пристально смотрели на Милу.
В конце концов, Эдда протянула карманные часы Милу, после чего ласково повернула её голову налево, а потом направо, изучая каждую её чёрточку. Жжение в ушах девочки усиливалось, оно распространялось на шею и откатывалось обратно.
– Как я могла не заметить?
– Вы о чём? – спросил Сем.
Эдда не ответила, продолжая в упор глядеть на Милу. У девочки ком встал в горле, и она с трудом сделала вдох. Наконец Эдда убрала дрожащую руку и отступила на шаг.
– Ты так на него похожа.
Мир вокруг Милу закружился. Сем схватил её за локоть и не дал упасть.
– Но у тебя – её нос, – добавила Эдда.
Горячие ручьи слёз заструились по щекам Милу. Но губы всё ещё отказывались выговаривать слова.
– Чей нос? – удивился Эг.
– Лизель, – прошептала Лотта. – Её полное имя было Аннализа, в честь матери. Поэтому на её платке стоит инициал «А». Верно?
– Да, – тихо подтвердил Брэм, медленно поднявшись на ноги. Одной рукой он взял Милу за подбородок и вгляделся в её лицо. – Боже мой! Финкельштейн, ты права. Лизель – её… но… как она могла скрыть от меня?..
– Платья, – выпалил Сем. – Передники и рюши на талии. Может, Лизель шила их, чтобы скрыть растущий живот?
Брэм его как будто не слышал, но слова Сема эхом зазвенели в ушах Милу.
– Но Брэм бы узнал, что у неё был ребёнок! – вскричала Эдда, метнув на кукольника вопросительный взгляд. – Неужели вы?..
Брэм отпустил Милу.
– Я даже не догадывался.
– Может, Милу родилась в другом месте, – предположила Лотта. – Где-нибудь неподалёку…
– В театре! – воскликнул Эг. – Это всё объясняет! Вот почему в углу сцены лежали одеяла… Лизель в ту ночь покинула мельницу, несмотря на болезнь.
Голоса друзей становились громче, но Милу чувствовала, как ей всё сильнее сдавливает грудь и горло. Она хотела что-то сказать, но не сумела бы и кивнуть. Эдда и Брэм тоже лишились дара речи.
– А обручальные кольца! – продолжала Лотта. – Вероятно, молодые люди собирались пожениться после твоего рождения. Но Лизель оказалась слишком больна. Юноша, наверное, был убит горем, когда понял, что она…
