– Ну? – поинтересовался Мордан.
– Мила. Но я видывал и не хуже.
– Вам нет необходимости с ней встречаться, – поспешно пояснил арбитр. – Она, кстати, ваша пятиюродная кузина, так что комбинировать ваши карты будет несложно.
Он сделал переключение, и бассейн на экране сменился двумя схемами.
– Ваша карта справа, ее слева. – Мордан сделал еще движение, и под картами на экране возникли две диаграммы. – Это оптимальные гаплоидные карты ваших гамет. Комбинируются они так… – Он опять нажал клавишу, и в центре квадрата, образованного четырьмя схемами, возникла пятая.
Схемы не являлись картинками хромосом, а были составлены стенографическими знаками – инженеры-генетики обозначают ими исчезающе малые частицы живой материи, от которых зависит строение человеческого организма. Каждая хромосома здесь больше всего напоминала спектрограмму. Это был язык специалистов – для непрофессионала карты были лишены всякого смысла. Их не мог читать даже Мордан – он полностью зависел от техников, которые при необходимости давали ему разъяснения. После этого безошибочная эйдетическая память позволяла ему различать важные детали.
Однако даже для постороннего взгляда было очевидно: хромосомные карты Гамильтона и девушки содержали вдвое больше схем – по сорок восемь, если быть точным, – чем гаплоидные карты гамет под ними. Но пятая карта – предполагаемого отпрыска – снова содержала сорок восемь хромосом, по двадцать четыре от каждого из родителей.
Старательно скрывая проснувшийся в нем интерес, Гамильтон прошелся взглядом по картам.
– Выглядит интригующе, – безразличным тоном заметил он. – Только я, конечно, ничего в этом не смыслю. – Буду рад вам объяснить.
– Не беспокойтесь – вряд ли оно того стоит.
– Наверно, нет. – Мордан выключил экран. – Что ж, извините за беспокойство, Феликс. Возможно, мы еще поговорим в другой раз.
– Конечно, если вам будет угодно. – Гамильтон не без некоторого замешательства посмотрел на хозяина кабинета, но Мордан был все так же дружелюбен и столь же любезно улыбался. Несколько секунд спустя Феликс уже был в приемной. На прощанье они с арбитром обменялись рукопожатием – с той теплой формальностью, какая приличествует людям, обращающимся друг к другу по имени. И тем не менее Гамильтон ощущал смутную неудовлетворенность, словно их беседа закончилась преждевременно. Он отказался – но не объяснил причин своего отказа достаточно подробно…
Вернувшись к столу, Мордан снова включил экран. Он изучал карты, припоминая все, что ему о них говорили эксперты. Особенно привлекала его центральная.
Колокольчики сыграли музыкальную фразу, сообщая о приходе руководителя технического персонала.
– Входите, Марта, – не оборачиваясь, пригласил арбитр.
– Уже, шеф, – отозвалась та.
– А… да. – Мордан наконец оторвался от карт и повернулся.
– Сигарета найдется, шеф?
– Угощайтесь.
Марта взяла сигарету из стоявшей на столе украшенной драгоценностями шкатулки, закурила и устроилась поудобнее. Она была старше Мордана, в волосах ее отливала сталью седина, а темный лабораторный халат контрастировал с подчеркнутой элегантностью костюма, хотя характеру ее равно было присуще и то и другое. Внешний облик Марты вполне соответствовал ее компетентности и уму.
– «Гамильтон – двести сорок три» только что ушел?
– Да.
– Когда мы приступим?
– Мм… После дождичка в четверг.
– Все так плохо? – Брови ее взметнулись.
– Боюсь, что да. По крайней мере, так он сказал. Я его выставил – очень мягко, – пока он не зашел так далеко, что потом не смог бы пойти на попятную.
– Почему он отказался? Он влюблен?
– Нет.
– Тогда в чем же дело? – Марта встала, подошла к экрану и уставилась на карту Гамильтона, словно надеясь найти там ответ.
– Мм… Он задал вопрос, на который я должен правильно ответить, иначе он не станет сотрудничать.
– Да? И что это за вопрос?
– Я задам его вам, Марта. В чем смысл жизни?
– Что?! Что за дурацкий вопрос!
– В его устах он не звучал по-дурацки.
– Это вопрос психопата – неопределенный, не имеющий ответа и, по всей видимости, бессмысленный.
– Я в этом не так уж уверен, Марта.
– Но… Ладно, не стану спорить по вопросам, в которых я мало что понимаю. Но мне кажется, что «смысл» в данном случае – понятие чисто антропоморфное. Жизнь самодостаточна; она просто есть.
– Да, его подход антропоморфен. Что такое жизнь для людей вообще и почему он, Гамильтон, должен способствовать ее продолжению? Конечно, мне нечего было ему сказать. Он поймал меня. Решил разыграть из себя Сфинкса. Вот нам и пришлось прерваться – до тех пор, пока я не разгадаю его загадку.
– Чушь! – Марта свирепо ткнула сигаретой в пепельницу. – Он что, думает, будто клиника – арена для словесных игр? Мы не можем позволить человеку встать на пути улучшения расы. Он – не единственный собственник жизни, заключенной в его теле. Она принадлежит нам всем – расе. Да он же просто дурак!
– Вы сами знаете, что это не так, Марта, – умиротворяюще произнес Мордан, показывая на карту.
– Да, – вынужденно согласилась она. – Гамильтон не дурак. И тем не менее надо заставить его сотрудничать с нами. Он от этого не умрет, и у него от этого не убудет.
– Ну-ну, Марта… Не забывайте о крошечном препятствии в виде конституционного права.
– Да знаю я, знаю. И всегда его придерживаюсь, но вовсе не обязана быть его рабой. Закон мудр, но этот случай – особый.
– Все случаи – особые.
Ничего не ответив, Марта вновь повернулась к экрану. – Вот это да! – скорее про себя, чем обращаясь к собеседнику, проговорила она. – Какая карта! Какая красивая карта, шеф!
3
«В этом мы присягаем во имя Жизни Бессмертной…»
Мы ручаемся собственной жизнью и священной честью:
– не уничтожать плодоносной жизни;
– строго хранить в тайне все, касающееся частной жизни наших клиентов, что будет открыто нам прямо или косвенно, благодаря технике нашего искусства;
– практиковать свое искусство лишь при полном и безоговорочном согласии наших клиентских зигот;
– более того, считать себя облеченными полным доверием опекунами юных зигот и делать исключительно то, что, по здравом размышлении, сочтем соответствующим их интересам и грядущему благополучию;
– неукоснительно уважать законы и обычаи социальных групп, среди которых мы практикуем. В этом мы присягаем во имя Жизни Бессмертной.
Извлечение из клятвы Менделя, ок. 2075 г. от Р. Х. (по старому стилю)
Душистый горошек, вечерний первоцвет, крошечные безобразные плодовые мушки-дрозофилы – вот скромные инструменты, при помощи которых в XIX и XX веках монах Грегор Мендель
[11] и доктор древнего Колумбийского университета Морган открывали основополагающие законы генетики. Законы простые, но тонкие.
