Дмитрий Иванович не подвел.
Он вообще был таким, как когда-то Д. Д. Холмский, вроде хорошо откованного меча — не подводил тех, кому служил.
В том же году князь получил первое в своей жизни назначение на должность полкового воеводы. Его расписали вторым воеводой Сторожевого полка в армии, собравшейся у Великих Лук «по вестям». А на следующий год Дмитрий Иванович отправился уже первым воеводой Большого полка, то есть командующим всей ратью. Под его руку поставили небольшой корпус, предназначенный для поддержки недавно завоеванного Полоцка
[276].
В 1565 году царь Иван IV разделил Московское государство на две части: земщину и опричнину. Каждая из частей имела собственное войско, собственную администрацию и собственный двор. В опричнине полновластным, ничем не ограниченным правителем стал сам царь. Земщина, которой царь управлял через земскую Боярскую думу, оказалась объектом репрессий. Одна из важных целей, которые преследовал Иван IV, состояла в наделении конфискованным земельным фондом дворян из опричного войска. А сделать это можно было, лишь отобрав имения у тех, кто попал в земщину. Другой целью стало устранение от власти людей, сопротивлявшихся политическому курсу государя, прежде всего представителей богатейших и знатнейших княжеских родóв. А «устранение» могло означать и лишение жизни…
Но изначально казней было немного: апогей террора, осуществлявшегося от имени Ивана IV, приходится на период с зимы 1567/68 года по 1571 год. Более значимым инструментом царя стала кадровая политика. До сего времени Иван Васильевич был, по обычаям того времени, ограничен в выборе людей, получавших места в Боярской думе, направляемых на ключевые воеводские посты, в судебные и гражданские управленческие учреждения. Создание опричнины открыло для Ивана IV возможность внутри опричной Думы, армии и т. п. иметь свободу рук, отказаться от следования традиции. Иначе говоря, назначать своих избранников на высшие посты, ни с кем не советуясь и не зная ограничений. Ведь царь — и это, наверное, самое важное — стремился получить армию с командным составом, куда входили бы лишь преданные ему люди, и легко управляемую администрацию.
Не принадлежавший к высшему эшелону служилой аристократии, Хворостинин попал в число опричных воевод и получил шанс на относительно быстрое возвышение. Следовательно, Иван IV доверял ему и считал способным военачальником.
Действительно, в середине 1560-х годов карьера князя пошла в гору. Первое опричное воеводское назначение он получил как раз осенью 1565 года, в корпусе, отправленном из Москвы под Волхов, против крымцев. Весь этот корпус состоял из одних опричных отрядов. По данным историка В. В. Каргалова, за храбрость в боях с крымцами у Волхова Дмитрий Иванович награжден был золотой монетой
[277]. Разрядные документы говорят об ином: золотые монеты были отправлены из Москвы в награду воеводам из земщины, получал ли их кто-либо из опричных военачальников, неизвестно. Впоследствии Дмитрий Иванович командовал полками в разных опричных походах (в частности, возглавил Сторожевой полк в походах под Калугу 1567 и 1569 годов). Ему также доверили командовать небольшой ратью, отправленной зимой 1567/68 года под Великие Луки «по вестям» о подходе неприятельских отрядов.
С 1569 года князь упоминается в документах как окольничий — второй по значению «думный» чин после боярского. Это — свидетельство признания его заслуг.
Весной 1570 года Хворостинин то ли возглавлял гарнизон в Зарайске, имевшем мощный каменный кремль (стены сохранились до наших дней), то ли числился вторым воеводой сторожевого отряда опричников. Этот отряд был выдвинут после того, как командование русской армии получило известие о набеге крымского хана Девлет-Гирея. Документы не дают возможности четко сказать, какой именно пост занимал тогда Дмитрий Иванович. Во всяком случае, воеводство в сильной Зарайской крепости считалось бы намного более почетным, нежели в захолустном Шацке.
Именно там, под Зарайском, князь Хворостинин с помощником Федором Львовым в мае 1570 года вышел против войска крымцев и разгромил неприятеля наголову
[278]. Полководец обеспечил себе преимущество, напав неожиданно, ночью. Его отрядом были взяты пленники. Вражеское войско угоняло в рабство множество русских людей, и их удалось отбить. Такова первая самостоятельная победа Хворостинина. И единственный, кстати, крупный боевой успех, добытый опричным корпусом без поддержки земских ратей.
Хворостинин показал, таким образом, что он как тактик тяготеет к постоянной подвижности, атакующему стилю, характерному для «железных волков» Ивана Великого.
Через несколько месяцев Дмитрию Ивановичу доверят опричный отряд, выставленный «по вестям» «на Рязани».
В 1571 году крымский хан Девлет-Гирей с большой ордой прорвался через заслоны на южной границе, дошел до Москвы, ограбил пригороды и поджег сам город. В колоссальном пожаре исчезла почти вся столица государства. Неудачные действия полков на степном рубеже обернулись настоящей военной катастрофой. Это неудивительно. В годы опричнины казнили множество опытных военачальников, разделение российских вооруженных сил на опричное войско и земское усложняло координацию общих действий. Кроме того, силы державы истощила тяжелая Ливонская война…
Не сумев взять русскую столицу, Девлет-Гирей велел запалить ее. Хан намеревался разграбить все, что не смогут защитить государевы воеводы, занятые тушением пожара. Татары подожгли сначала царскую летнюю резиденцию в Коломенском, а на следующий день — московские посады. Пожар обернулся огненной бурей, настоящим бедствием. Результат превзошел все ожидания хана. Огонь стремительно и неотвратимо убивал город. Земские ратники и незначительный опричный отряд оставались в Москве. Не покидая позиций, они бились с крымцами посреди пылающих улиц. Тогда погибли боярин Михаил Иванович Вороной-Волынский и раненый князь И. Д. Бельский, а также множество простых воинов. Девлет-Гирей так и не смог занять город. Ужаснувшись зрелищем разбушевавшейся стихии, понеся значительные потери, татары отошли прочь, прихватив с собой трофеи и полон. К тому времени в русской столице армии уже не было — лишь несколько сотен чудом уцелевших дворян…
У нас нет надежных данных ни о численности населения Москвы в XVI столетии, ни о потерях русской столицы в несчастный год Девлет-Гиреева нашествия. Но записки иностранцев, побывавших в Москве тогда или несколькими годами позднее, дают общее представление о масштабах катастрофы.
Вот письмо неизвестного англичанина, ставшего свидетелем событий 1571 года: «12 мая вдень Вознесения крымский хан пришел к городу Москве с более чем 120 тысячами конных и вооруженных людей
[279]. Так как царские воеводы и воины были в других городах как охрана, а москвичи не приготовлены, то названные татары зажгли город, пригороды и оба замка. Все деревянные строения, какие там находились, были обращены в пепел, и я убежден, что Содом и Гоморра не были истреблены в столь короткое время… Утро было чрезвычайно хорошее, ясное и тихое, без ветра, но когда начался пожар, то поднялась буря с таким шумом, как будто обрушилось небо, и с такими страшными последствиями, что люди гибли в домах и на улицах… На расстоянии 20 миль в окружности погибло множество народа, бежавшего в город и замки, и пригороды, где все дома и улицы были так полны народа, что некуда было притесниться; и все они погибли от огня, за исключением некоторых воинов, сражавшихся с татарами, и немногих других, которые искали спасение через стены, к реке, где некоторые из них потонули, а другие были спасены… Большое число (людей) сгорело в погребах и церквях. Среди них, между прочим, 30 человек в погребах Английской компании, из них трое служителей сэра Томаса Бентама; умерли также Томас Филд, Джон Уересли, ремесленники Томас Чефи, Томас Карвер, аптекарь и некоторые другие… Это великое и ужасное и внезапное разрушение, постигшее москвитян, сопровождалось сильной невиданной бурей, а под конец погода снова прояснилась и стала тихой, так что люди могли ходить и видеть великое множество трупов людей и лошадей, не говоря уже о тех, которые обращены были в пепел. Молю Бога не видеть впредь подобного зрелища. В ночь после того, как собака-татарин учинил это злодейство, он бежал со всею ратью к реке Оке… Число погибших при разорении Москвы показывают такое громадное, что я не решаюсь передать его. Скажу только, что из окрестностей Москвы на 60 миль и более и восьми человекам не удалось спастись в городе… В два месяца едва ли будет возможно очистить от человеческих и лошадиных трупов город, в котором остались теперь одни стены, да там и сям каменные дома, словно головки водосточной трубы…»
[280]
