Выпитое понемногу ослабило боль в голове, полегчало в груди, но ядовитые мысли, вязкие и тяжелые, не отпускали, томили душу.
«Как же быть мне, если дело мое пропало? – спрашивал он себя и не находил ответа. – Эх, не нужно было сразу ехать к керуленским, надо было сначала дождаться, когда Алтан с борджигинами поговорит, а потом уж решать».
Он встал, присел к столу, налил в чашу остатки арзы и, отдышавшись, выпил.
За стеной послышались шаги. Полог двери приоткрылся, в юрту заглянула мать.
– Ты уже встал? – Она прошла на женскую сторону, осуждающе глядя на него, присела к очагу. – Нам нужно поговорить.
– Что, прямо сейчас надо поговорить? – с досадой спросил Джамуха. – Разве другого времени у нас нет?
– Ты передо мной не криви лицо. – Голос матери был необычно тверд. – Я сейчас хочу поговорить с тобой.
– И о чем мы будем говорить? О коровах?
– Помолчи и послушай меня. Эти Алтан с Даритаем и Бури, видно, втянули тебя в дурное дело. Я поняла так, что вы в стороне от Тэмуджина замышляете свое дело. Как же ты мог поступить так глупо?
Джамуха недовольно передернул плечами, но промолчал.
– Я никогда раньше не встревала в ваши мужские дела, но сейчас я должна сказать, чтобы ты себя не погубил. Так вот, даже если у тебя и появилась возможность стать ханом, ты не должен делать это без Тэмуджина. Уж лучше не быть ханом, чем терять дружбу с таким человеком.
– А он что, особый человек?
– Да, для тебя он особый! Когда ты после смерти отца не знал, как дальше жить, кто привел на помощь кереитского хана? Алтан?.. Или Даритай с Бури?.. Я ведь их хорошо знаю, еще с детства. Алтану лишь бы какую-нибудь смуту затеять, а потом отскочить в сторону и сделать вид, будто он ни при чем. Все отцовским ханским именем прикрывался. Даритай такой же был: нашкодит и за спиной Есугея прячется. А Бури – недоумок, с него был спрос, как с бычка, получит прутьев и дальше шагает. Среди всех один Есугей был и умен, и честен. И Тэмуджин, по всему видно, в отца пошел. Счастье, что он твой анда, и потому тебе надо держаться за него. Все тебя предадут, бросят одного, только он будет верен до конца. Запомни это.
– Что же ты мне раньше не говорила обо всем этом? – спросил Джамуха, возмущенно глядя на нее. – Ты же привечала этих своих братьев как родных, вот и я считал их друзьями.
– Привечала, потому что они могли быть тебе полезны, да и родную кровь никуда не денешь. А то, что не говорила… кто же знал, что у вас до такого дойдет? И ты у меня ни о чем не спрашивал, не советовался перед тем, как начинать это дело. Я думала, что у тебя своего ума хватит, чтобы разобраться, на что можно замахиваться, а на что нельзя, кто тебе истинный друг – Тэмуджин или эти…
– Теперь уже поздно об этом говорить.
– Нет, Джамуха, сынок, послушай меня, я побольше знаю жизнь… Ничего не поздно до тех пор, пока вы еще не пролили между собой кровь. Вот тогда-то уж и будет поздно. А сейчас все можно исправить. Анда твой умен, поймет и простит, если ты сам пойдешь к нему мириться. Поэтому сейчас ты иди и покажи ему желание быть с ним вместе. Вот и время кочевки приближается, вы ведь договаривались на середину месяца, поговори с ним об этом. И запомни: не важно, кто из вас будет ханом, пусть даже он, главное для тебя – дружбу с ним сохранить. Сынок, единственный раз послушай свою мать, я никогда не скажу тебе плохого.
– Ладно, я подумаю… А ты скажи там, чтобы мне принесли еще арзы.
Мать, обрадованная тем, что строптивый и непослушный сын внял ее словам, взяла кувшин, вышла. Под пологом мелькнул уже белый дневной свет.
Служанка принесла малый кувшин с арзой. Джамуха выпил и стал одеваться.
«Керуленским сегодня же передам, что с ханством нужно подождать, – решил он. – Ничего, проглотят, сами как бараны, еще не то вытворяют. А там будет видно, что дальше делать».
XX
Тэмуджин старался ничем не показывать своих чувств по отношению к тому, что затевали Джамуха и дядья-кияты. Догадываясь, что сейчас всюду идут разговоры об этом, он чувствовал какое-то стесняющее неудобство перед близкими и подданными. Казалось ему, что в то время, когда анда его поднимает ханское знамя, а он никак не участвует в этом, в глазах народа он выглядит отверженным, изгнанным из круга равных вождей, и это больнее всего ударяло по его самолюбию.
Домочадцы – мать, братья и ближние нукеры – явно сочувствовали ему. По взглядам их, по неуловимо подбадривающему тону, с которым они обращались к нему, он чувствовал, что его жалеют, и это его злило. Он часто садился на коня и уезжал из куреня. Скрывшись в тальниках на берегу, возжигал огонь и подолгу посиживал в одиночестве, в уме перебирая все возможные пути дальнейших событий.
Чтобы убить время, он сам готовил айл к перекочевке, назначенной на середину месяца. Вместе с братьями и нукерами смазывал деревянные оси и колеса на арбах, чинил бычью сбрую. Стараясь выглядеть веселым и беспечным, он смеялся над Хасаром, когда тот, поддев жердью ось арбы, тужился, пытаясь ее поднять, и не мог сдвинуть, пока на помощь не подоспели другие. Глядя на него, весело хлопотали по айлу мать Оэлун и Бортэ. Они тоже готовились к перекочевке, собирали вещи, складывая все в мешки.
Однако как ни старался Тэмуджин пригасить свои истинные чувства, отвлечь себя от мыслей о том, что сейчас делает анда, в душе он не мог отделаться от глубокой обиды на него. Хотя разумом он был готов к любому подвоху с его стороны – еще с облавной охоты, когда тот пытался его обмануть (да и Кокэчу тогда же убедительно доказывал ему враждебность анды), – душа не принимала такого предательства с его стороны, и он все продолжал ощущать ноющую боль на сердце и изумляться тому, как человек может быть таким подлым.
«Если не я, у него и улуса не было бы, жил бы и сейчас у своего дяди Ухэра, – горько усмехался он. – А теперь ему мало того, что получил отцовское наследство, он захотел стать ханом – втайне от меня. Как можно дойти до такого?.. А он ведь не глупец, все понимает…»
От Кокэчу не было никаких слухов, Мэнлиг больше не приезжал к нему, и Тэмуджин, сказав себе: «Будь что будет, мне все равно, чем завершится дело», стал готовиться к переходу на летние пастбища.
И тут вдруг Джамуха заявился к нему сам.
Тэмуджин в это время собирался ехать вместе с братьями и нукерами в табун. Нужно было отобрать для кочевки вьючных лошадей и проездить их, чтобы одичавшие за зиму кони вновь приучились к узде и седлу.
Поев супа с бараниной и молодым луком, он нацепил ремень с оружием и вышел из юрты. У коновязи в ожидании его толпились около десятка нукеров из охранного отряда.
Тэмуджин сам взнуздал коня и собирался сесть в седло, когда сбоку его тронул Хасар. Он оглянулся, тот указал в сторону молочной юрты – около двери ее в простой замшевой одежде, с дружелюбной улыбкой на лице стоял Джамуха.
Тэмуджин несколько мгновений пребывал в недоумении, раздумывая, как быть. Затем он снял поводья с луки седла, привязал обратно к коновязи.
