– Не знаю, как они теперь относятся ко мне, – честно признался он. – Ты ведь знаешь, как я с ними расстался. Но пока у меня и других забот хватит.
– Да уж, пожалуй, теперь тебе не до них будет. Войска надо расставить, табуны разместить, семью устроить.
– Дел будет много, – согласился Тэмуджин, отрешенно вглядевшись вперед, вдаль, будто там, под ровным рядом кучевых облаков, нависших над восточным горизонтом, он пытался разглядеть будущее.
Поблизости от них с шумным гомоном проходила сотня всадников, поспешая вперед. Тэмуджина отвлекли от мыслей голоса воинов. Он слышал, как в ближнем ряду молодой воин, по виду почти его ровесник, с недоумением допытывался у пожилого, седоусого десятника:
– Скажите, дядя Халта, как это можно понять: вышли мы в поход на север, а обратно возвращаемся с западной стороны.
– Э-э, да ты еще мало ездил по земле, – насмешливо улыбнулся тот и указал плеткой на темнеющие вдали горные хребты. – Видишь эти Хэнтэйские горы? Мы пересекли их поперек, затем обогнули их с запада и потому идем с этой стороны.
– Правда? – изумленно переспрашивал молодой. – А я и не знал, что их можно вокруг обойти, думал, что у них нет никакого края.
– Всему на земле есть свой край, – наставительно говорил старый воин. – Даже самые дальние земли можно обойти вокруг.
Помолчав, парень опять заговорил:
– А на востоке, говорят, есть страна Хара-Хонин и живут там многоголовые чудовища. До них тоже можно добраться?
– Если они живут на земле, а не на небе, значит, можно добраться. Только не во всякое место нужно ездить.
– А почему?
– Потому что есть нечистые земли.
– А какие это, нечистые земли?
– Давным-давно, когда я еще молодой был, слышал от стариков, что попадешь в какую-нибудь страну и заболеешь неизвестной болезнью…
Тот продолжал говорить что-то еще, но сотня по чьей-то команде взяла левее, тронула рысью, и Тэмуджин не дослушал поучений старого десятника.
С полудня, когда к берегу подогнали первые меркитские табуны, началась переправа. По реке, по длинной ровной косе с низкими берегами разнесся оглушительный гул. Мык коров и быков, конское ржание сквозь непрестанный плеск воды, чавканье копыт в прибрежной грязи, многотысячный топот переполняли окрестности. К берегу подходили все новые стада, а левее их устало брели толпы пленных. Сквозь гул слышались веселые окрики молодых воинов, радующихся концу трудного похода, тому, что скоро они окажутся в родных куренях.
Пленные – в большинстве женщины, подростки и малые дети – обессиленные дальней дорогой, с черными от зноя и пыли лицами, с потрескавшимися губами, еле шли, однако, увидев воду, из последних сил убыстряли шаги, с загоревшимися глазами глядя вперед, спешили утолить многодневную жажду. Их переправляли выше того места, где проходил скот.
Первыми, опережая остальных, подошли к воде меркитские подростки. Они на ходу скидывали с себя одежду, забредали в воду и ныряли с головой, надолго исчезая в темной прохладной глубине. Вынырнув, шумно отфыркивались, глубоко дыша, и невольно на лицах их проступали светлые, по-детски счастливые улыбки. Некоторые из женщин, у которых, видимо, были нечистые дни, не смея подходить к реке, поодаль садились на землю и ждали, когда им принесут напиться.
Огромная толпа пленных, на половину перестрела облепив берег, на четвереньках прильнув к воде, жадно пила, как стадо животных. Женщины умывали грязные, потные лица малым детям. Караульные воины, с брезгливой жалостью глядя на них, терпеливо ждали на берегу.
Вслед за добычей с далеких западных холмов тонкими нитями тянулись тысячные походные колонны. Издали казались они огромными змеиными стаями, сползающими по склонам в низину.
Тэмуджин, в окружении братьев и нукеров подъехав к берегу выше по течению, с обрывистого бугра долго смотрел на переправу. Он видел, как молодые воины первой сотни, с криками приблизившись к реке, на рысях заезжали в воду, брызгались, пили, склоняясь с седел, черпая ладонями. Юноша на соловом коне, забредя по самую шею коню, сидя в седле почти по пояс в воде, сквозь гомон и плеск кричал что-то своим, стоявшим на мели, призывно махал им и счастливо смеялся, блестя на солнце ровным рядом белых зубов.
Перейдя реку, стада и табуны расходились по разным сторонам, разбредались по широкой пойме и под охраной молодых воинов, тут же назначаемых в табунщики, оставались пастись. Больше шестидесяти тысяч разномастных лошадей и коров муравьиными полчищами покрыли все пространство за рекой, расползаясь все дальше, подбираясь к дальним холмам, исчезая за увалами.
* * *
Оказалось, что мать Оэлун, когда Мэнлиг приехал к ней и сообщил радостную весть, решила больше не оставаться в горах. Быстро собравшись – благо, что домашнего скарба после меркитского грабежа почти не осталось, – она бросила сложенные из жердей и корья временные жилища на лесной поляне и переселилась в стойбище Мэнлига, стоявшее ниже по Керулену. Мэнлиг освободил для нее лучшую свою юрту, и она, поселившись в ней с младшими детьми, с нетерпением дожидалась возвращения войска из похода.
Мэнлиг на том самом бугре, где перед походом ждали Тогорила, поставил дозор, протянув от него по верхушкам сопок к своему стойбищу цепь сигнальщиков, которые должны были подать знак, зажигая костры. Когда за рекой, на западном горизонте показалась темная пыль, поднятая идущими с той стороны войсками и гонимыми меркитскими табунами, почти сразу же в стойбище Мэнлига узнали о возвращении Тэмуджина.
Встреча произошла на берегу, на том самом месте – у одинокой сосны под высоким бугром. Солнце склонялось на западную сторону. Войска, переправившись через реку, уже расходились по своим куреням. Отряды Джамухи, рассыпавшись сотнями, еще виднелись под яркими лучами солнца, удаляясь вдоль прибрежных тальников, а тысячи Тэмуджина уже скрылись за ближними северо-восточными увалами.
В низине у брода оставались несколько сотен человек. Здесь, на том самом месте, откуда начинался их кровавый поход на меркитов, и решено было справить победный пир. Тысячники и старейшие, заслуженные сотники вместе с именитыми мэргэнами и багатурами готовились отпраздновать свою великую удачу в походе. Расседлав лошадей и отпустив их попастись, они кучками посиживали на теплом берегу. Развалившись на мягкой траве, умиротворенно подставляя темные лица ласковому предвечернему солнышку, они лениво переговаривались, отдыхая с дороги. За вином и снедью уже были посланы люди, а мяса вдоволь паслось вокруг – в пригнанных из похода меркитских табунах.
Отдалившись от берега шагов на сто, толпилось около десятка мужчин помоложе – пятнадцати-семнадцатилетние воины. Сбросив доспехи и шлемы, засучив рукава, они наскоро зарезали трех кобылиц и разделывали туши по костям.
В сторонке суетились рабы из пленных. С испуганными лицами они бегом носили из степи топливо, кучками складывали вокруг костров, бурдюками таскали из реки воду. Воины, охранявшие их, со свистом помахивали кнутами, заставляя их шарахаться от испуга, подгоняли отстающих. Попавшие в неволю меркиты, еще не свыкшись со своим новым положением, затравленно озирались, тряслись, словно впервые выловленные из табуна лошади.
